Кристальный грот - Мэри Стюарт

— Оставьте ее в покое, — теперь я напугался по-настоящему. Что-то она им скажет? — Не забывайте, кто она. Даже Вортигерн не осмелился бы тронуть ее. Кроме того, вы ведь не властны. Ни надо мной, ни над ней.

— Думаешь, не властны?

— Что же у тебя за власть такая?

— А вот.

В руке его блеснул короткий меч. Острый как бритва. Я сказал:

— Закон Вортигерна, не так ли? Что ж, это весомый довод. Я отправлюсь с вами, но что вам пользы от моей матери? Оставьте ее в покое, говорю. Она не скажет вам больше, чем могу сказать я.

— Зато, по крайней мере, мы можем не верить ей, если и она нам скажет «не знаю».

— Но ведь это правда. — Это вмешался тот же болтливый слуга. — Послушайте, я всю жизнь прослужил во дворце и все помню. Говорили, что она родила ребенка от дьявола, от Князя Тьмы.

Окружавшие нас зашевелились, делая руками знаки от сглаза. Всматриваясь в меня, старик произнес:

— Езжай с ними, сынок, они не тронут ребенка Нинианы, и ее не тронут. Придет время, когда королю понадобятся люди с Запада, и кому же знать это, как не ему?

— Кажется, мне придется с ними ехать — королевское предписание так остро и приставлено прямо к горлу, — заметил я. — Все в порядке, Диниас, ты не виноват. Скажи моему слуге, куда меня увели. Ну хорошо, ведите меня к Вортигерну, только уберите руки.

Сопровождаемый ими, я направился к двери, пьющие расступались перед нами. Я заметил, что Диниас с трудом поднялся на ноги и поплелся, спотыкаясь, следом. Когда мы вышли на улицу, чернобородый обернулся.

— Чуть не забыл. Вот, это тебе.

У ног моего кузена звякнул о землю кошелек с монетами. Я не обернулся. Но проходя мимо, даже не посмотрев, я уловил выражение на лице моего кузена, когда он, глянув быстро направо и налево, нагнулся за кошельком и сунул его себе за пояс.

7

Вортигерн изменился. Мне показалось, что он уменьшился, стал менее впечатляющим, и не только потому, что я теперь был уже не ребенком, а рослым юношей. Он как бы врос внутрь себя. И не нужно было ни этого наскоро приспособленного зала, ни двора, бывшего скорее сборищем его полководцев и сопровождавших их женщин, чтобы стало ясно — он спасается бегством. Точнее, загнан в угол. Но загнанный в угол волк опаснее свободного, а Вортигерн все еще оставался Волком.

И угол себе он выбрал неплохой. Как мне и помнилось. Королевская крепость была скалой, господствующей над речной долиной, и лишь по узкой, внешне напоминавшей мостик седловине можно было подняться на ее вершину. Этот выступ выдавался из круга скалистых гряд, образующих естественное укрытие, в котором могли пастись кони, куда можно было загнать скот и где его можно охранять. Со всех сторон над долиной возвышались горы, серые от каменных осыпей и не тронутые еще весенней зеленью.

Апрельский дождь породил лишь длинный каскад водопадов, стремящихся с высоты тысячи футов, с вершины, к самому подножию, в долину. Дикое, мрачное, гнетущее место. Если волк однажды окопается на вершине этой скалы, то даже Амброзию придется приложить немало сил, чтобы выгнать его оттуда.

Поездка заняла шесть дней. Мы отправились с первым светом по дороге, ведущей от Маридунума на север, дороге похуже, чем путь, отклонявшийся несколько к востоку, но более быстрой, даже невзирая на то, что нас задерживала плохая погода и необходимость поджидать носилки с женщинами. Мост неподалеку от Пеннэла был сломан и частично смыт водой. Мы потратили почти полдня, чтобы переправиться через Афон Дифи, прежде чем наш отряд смог с трудом добраться до Томен-и-Мура, где дорога стала хорошей.

На шестой день к обеду мы повернули вверх от берега реки к Динас Бренину, где находилась ставка короля.

Чернобородому без малейших усилий удалось убедить обитель Святого Петра позволить моей матушке поехать с ним к королю. Если он применил ту же тактику, что и со мной, это можно было понять, однако у меня не было возможности спросить ее и даже выяснить, знает ли она больше моего насчет причин, по которым мы понадобились Вортигерну. Ей были предоставлены крытые носилки и сопровождение в лице двух монашек из обители. Поскольку они не отходили от нее ни днем, ни ночью, подойти к ней для тайной беседы оказалось совершенно невозможно, да и она никак не выказывала желания встретиться со мной наедине. Иногда я замечал, что она наблюдает за мной пристальным, каким-то даже озадаченным взглядом, но когда она говорила, то оставалась спокойной й отрешенной, не допуская даже намека, что ей может быть ведомо нечто, чего и сам Вортигерн не в силах подслушать.

Поскольку мне не дозволяли увидеться с ней наедине, я счел за лучшее поведать ей ту же историю, что и чернобородому; и даже ту самую, что я рассказал Диниасу, ибо судя по всему, его подвергли допросу. Ей пришлось как-то осмыслить все рассказанное мной, а также причины, по которым я не дал знать о себе раньше.

Конечно, было совершенно невозможно упомянуть Бретань, и даже друзей из Бретани, не рискуя навести ее на мысль об Амброзий, а поступить так я не смел.

Я нашел, что она сильно изменилась. Сделалась бледной и спокойной, прибавила в весе, а с ним пришла и какая-то тяжесть духа, чего раньше у нее не было. Лишь через день-другой, когда мы поднимались по холмам все дальше на север, до меня вдруг дошло, в чем тут дело — она потеряла те свои особые способности, которыми ранее обладала. Время ли поглотило их, или болезнь, или она сама отвергла их ради могущества христианского символа, который носила на своей груди, этого я знать не мог. Но их не стало.

Лишь в одном отношении я полностью успокоился. К матушке моей относились приветливо, даже с почтением, подобающим королевской дочери. На меня это почтение не распространялось, однако мне дали доброго коня, хорошо устраивали на ночь, и сопровождающие вели себя достаточно вежливо, когда я пытался обращаться к ним. Если не считать этого, они не утруждали себя вниманием к моей особе и не отвечали ни на какие вопросы, хотя мне казалось, что им прекрасно известно, зачем я понадобился королю. Я ловил на себе брошенные украдкой любопытные, а раз-другой и сочувствующие взгляды.

Нас провели прямо к королю. Он разместил свою ставку между скалой и рекой, откуда намеревался наблюдать за строительством своей твердыни. Этот лагерь совершенно не походил на временные биваки Утера и Амброзия. Большинство людей жило в палатках и, за исключением высокого вала и палисада со стороны дороги, они явно полагались на естественную недоступность этого места, окруженного рекой и хребтом с одной стороны, скалой Динас Бренин с другой и непроходимыми, безлюдными горами позади.

Сам Вортигерн расположился, как подобает королю. Он принял нас в зале, где с деревянных колонн свисали ярко расшитые занавеси, выложенный местным зеленоватым сланцем пол устилал толстый слой свеженарезанного камыша. Высокое кресло на помосте было по-королевски украшено резьбой и позолотой. Рядом с ним, на точно так же украшенном и лишь чуть меньшего размера троне восседала Ровена, его саксонская королева. В зале толпился народ. Несколько человек в платьях придворных стояли отдельной группой, но в большинстве своем присутствующие носили доспехи. Среди них было немало саксов. На помосте, за креслом Вортигерна, стояли кучкой священники и святые отшельники.

Когда нас ввели, все притихли. Все взоры обратились к нам. Затем король поднялся, сошел с помоста и направился, улыбаясь и протягивая руки, к моей матери.

— Добро пожаловать, принцесса, — произнес он и повернулся, чтобы представить ее с церемониальной вежливостью королеве.

В зале зашелестел шепот, присутствующие начали переглядываться. Своим приветствием король явно дал понять, что не считает мою мать ответственной за участие Камлаха в недавнем мятеже. Он глянул на меня, бегло, но, как мне показалось, с острым интересом, кивнул в знак приветствия, потом взял мать за руку и возвел ее на помост. Кивок, и кто-то торопливо установил для нее кресло на помосте лишь на ступень ниже королевского трона. Он предложил ей сесть, затем он сам и королева вновь уселись в свои кресла. Пройдя вперед в сопровождении моих стражей, я оказался у помоста перед королем.

Вортигерн положил руки на подлокотники и сел, выпрямившись, переводя улыбчивый взгляд с моей матушки на меня с выражением приветливым и даже удовлетворенным. Гул шепотков стих. Тишина. Ждущие взгляды людей.

Но король, обращаясь к моей матери, сказал лишь:

— Прошу прощения, госпожа, что тебе пришлось против воли предпринять поездку в такое время года. Надеюсь, однако, это не причинило тебе больших неудобств?

Затем он произнес еще несколько обтекаемых придворных любезностей — присутствующие глазели и чего-то ждали. Мать наклонила голову и прошептала вежливые ответные слова; она сидела так же прямо и с тем же безразличным видом. Сопровождавшие ее две монахини, как служанки, стояли за спинкой ее кресла. Одну руку она держала у груди, касаясь пальцами маленького креста, который носила как талисман, другая лежала на коленях поверх коричневых складок одеяния. Даже в этом простом коричневом облачении она выглядела по-королевски.