Кристальный грот - Мэри Стюарт

Улыбаясь, Вортигерн сказал:

— А теперь не представишь ли нам своего сына?

— Моего сына зовут Мерлин. Он уехал из Маридунума пять лет назад, после смерти моего отца, твоего родича. С тех пор он жил в Корнуолле, при монастыре. Рекомендую его тебе.

Король повернулся ко мне.

— Пять лет? Ты был тогда почти ребенком, Мерлин. Сколько лет тебе сейчас?

— Семнадцать, повелитель. — Встретившись с ним взглядом, я не отвел глаз. — Что заставило тебя послать за мной и моей матушкой? Едва я вернулся в Маридунум, как твои люди силой взяли меня.

— Я сожалею об этом. Ты должен простить их усердие. Они знали лишь, что дело срочное и потому применили самый быстрый способ выполнить мою волю. — Он вновь обернулся к моей матери. — Должен ли я уверять тебя, госпожа Ниниана, что тебе не будет причинено никакого вреда? Клянусь в этом. Я знаю, что ты вот уже пять лет живешь в обители Святого Петра и союз твоего брата с моими сыновьями не имеет к тебе никакого отношения.

— И к моему сыну тоже, мой господин, — спокойно произнесла она. — Мерлин покинул Маридунум в день смерти моего отца, и с того дня вплоть до сих пор я ничего не слышала о нем. Но одно несомненно, в мятеже он не участвовал; он был ведь всего лишь ребенком, когда покинул дом — на самом деле теперь, когда я знаю, что той ночью он бежал на юг, в Корнуолл, я могу догадаться, что бежал он от страха перед братом моим Камлахом, который не был его доброжелателем. Заверяю тебя, милорд король, что если бы даже я догадывалась о намерениях Камлаха в отношении тебя, сын мой ничего о них не знал. Я теряюсь в догадках при мысли о том, что заставило тебя разыскать его и доставить сюда.

К моему удивлению, Вортигерн, кажется, совершенно не заинтересовался моим пребыванием в Корнуолле и даже не взглянул на меня еще раз. Он оперся подбородком на кулак и из-под бровей рассматривал мою мать. Его голос и вид были равно величественны и вежливы, но было во всем этом что-то, что мне не понравилось.

Неожиданно я понял, что встревожило меня. Даже во время разговора короля с моей матерью, когда взгляды их были направлены друг на друга, священники за королевским креслом смотрели на меня. И когда я украдкой, уголком глаза глянул на людей в зале, то обнаружил, что и они все смотрят на меня. В зале установилась тишина, и я вдруг подумал: «А теперь он перейдет к делу».

Он произнес спокойно, как бы размышляя:

— Ты так и не вышла замуж.

— Нет. — Веки ее глаз упали, и я догадался, что она вдруг насторожилась.

— Следовательно, отец твоего сына умер до того, как ты смогла заключить брак? Может быть, он был убит в бою?

— Нет, милорд. — Голос ее звучал спокойно, но чрезвычайно отчетливо. Я заметил, что руки ее шевельнулись и немного напряглись.

— Значит, он все еще жив?

Она ничего не сказала, лишь склонила голову так, что капюшон соскользнул вниз и скрыл ее лицо от присутствующих в зале. Но те, кто был на помосте, по-прежнему могли видеть ее. Королева смотрела с любопытством и презрением. У нее были светло-голубые глаза и большие молочно-белые груди, видневшиеся над плотно облегавшим тело корсажем. Маленький рот. Руки — такие же белые, как и груди, но пальцы были толстые и непривлекательные, как у служанок. Они были унизаны золотыми, эмалевыми и медными кольцами.

Молчание матери заставило короля сдвинуть брови, но голос его звучал по-прежнему вежливо:

— Скажи мне лишь одно, госпожа Ниниана — сообщала ли ты когда-нибудь твоему сыну имя его отца?

— Нет.

Звук ее голоса, сильный и уверенный, странно контрастировал с ее позой, опущенной головой и прикрытым лицом.

Это была поза женщины, которой стыдно, и я спросил себя: не приняла ли она эту позу, чтобы оправдать свое молчание. Сам я не мог видеть ее лица, но видел руку, сжимавшую складку ее длинного одеяния. Перед моим взором живо встала та Ниниана, что бросила вызов своему отцу и отвергла Горланда, короля Ланасколя. На это воспоминание наплыло другое, воспоминание о лице моего отца, глядящего на меня поверх залитого светом лампы стола. Я отогнал этот образ. Он так живо возник перед моим взором, что мне показалось чудом, как мог его не заметить целый зал людей. Тут я отчетливо и с ужасом осознал, что Вортигерн видел его. Вортигерн знал. Именно поэтому нас сюда и доставили. До него донесся слух о моем прибытии, и он теперь хотел лишь убедиться. Оставалось посмотреть, как со мной будут обходиться — как со шпионом или как с заложником.

Против воли, я, наверное, шевельнулся. Моя мать подняла взгляд и я увидел под капюшоном ее глаза. Теперь это был уже не взгляд принцессы; это был взгляд испуганной женщины. Я улыбнулся ей, и что-то вернулось в ее лицо, и мне стало ясно — она боится только за меня.

Я взял себя в руки и стал ждать. Пусть он делает ходы. Мне хватит времени парировать их, когда он покажет мне поле битвы.

Он повернул на пальце перстень.

— Так твой сын и сообщил моим посланцам. И мне доводилось слышать, что никто в королевстве никогда не знал имени его отца. Из того, что сообщили мне люди, госпожа Ниниана, и из того, что мне о тебе известно, отцом твоего ребенка никогда не стал бы человек низкого происхождения. Почему же тогда не сказать ему? Такое человек должен знать.

Сердито, забыв осторожность, я сказал:

— Какое до того дело королю?

Мать бросила взгляд, заставивший меня прикусить язык. Затем — Вортигерну:

— Почему ты задаешь мне эти вопросы?

— Госпожа, — сказал король, — сегодня я послал за тобой и твоим сыном, чтобы задать всего лишь один вопрос. Назови имя его отца.

— Я повторяю, почему ты задаешь эти вопросы?

Он улыбнулся. Получился просто оскал зубов. Я шагнул.

— Мама, он не имеет права спрашивать тебя об этом. Он не посмеет…

— Заткните ему рот, — приказал Вортигерн.

Человек рядом со мной зажал мне рот рукой и цепко взялся за меня. Другой с лязгом выхватил из ножен меч и прижал его к моему боку. Я встал неподвижно.

Мать выкрикнула:

— Отпустите его! Если ты причинишь ему вред, Вортигерн, король ты или не король, я никогда не скажу тебе, даже если ты убьешь меня. Думаешь, все эти годы я скрывала правду от моего родного отца и братьев и даже от собственного сына, чтобы выложить ее, когда тебе будет угодно спросить?

— Ты скажешь мне ее, чтобы спасти своего сына, — сказал Вортигерн. Кивнул головой, и зажимавший мне рот убрал руку и отступил в сторону. Но руку мою он не выпустил, и сквозь тунику я чувствовал острие меча другого стража.

Мать откинула капюшон и сидела теперь в кресле выпрямившись, взявшись ладонями за подлокотники. По сравнению с ней, бледной и взволнованной, облаченной в простое коричневое платье, королева казалась просто служанкой. В зале наступила мертвая тишина. За креслом короля, не сводя с нас глаз, стояли священники. Я изо всех сил старался собраться с мыслями. Если эти люди — священники и маги, то не только мысль об Амброзии, даже само его имя не должны появляться в моей памяти. Почувствовал, как по телу заструился пот. Попытался дотянуться мысленно до матери и удержать ее, не облекая при том мысль в образ, который могли бы увидеть эти люди.

Но способности мои иссякли, и помощи от бога ждать не следовало; я не знал даже, достанет ли у меня мужества перенести то, что могло последовать за ее ответом. Я не осмеливался заговорить вновь — боялся, что если они применят ко мне силу, то ради моего спасения она заговорит. А узнав, начав допрашивать меня…

Должно быть, что-то достигло ее сознания, ибо она повернулась и посмотрела на меня снова, поведя плечами под грубой тканью платья, будто почувствовала прикосновение чьей-то руки. Наши глаза встретились, и я понял, что к магии это не имело никакого отношения. Она, подобно всем женщинам, пыталась сказать мне что-то глазами. Это было послание исполненное любви и поддержки, но на человеческом, и потому непонятном мне уровне.

Она вновь обернулась к Вортигерну.

— Ты выбираешь странные места для своих вопросов, король. Неужели ты и вправду ждал, что я буду говорить о таком здесь, в открытом зале, доступная слуху любого вошедшего?

Нахмурив брови, он на мгновение задумался. На лице выступил пот, было видно, как руки его дрожат на подлокотниках кресла.

Казалось, он гудит от напряжения, как струна арфы. Его волнение, почти осязаемое, затопляло зал. Кожу мою начало покалывать, холодная волна страха волчьей лапой прошла по позвоночнику. Один из стоявших за спиной короля священников наклонился вперед и что-то зашептал. И король кивнул.

— Люди выйдут. Но священники и маги должны остаться.

Неохотно, переговариваясь друг с другом так, что голоса их слились в один негромкий гул, люди начали покидать зал. Остались священники, около дюжины человек в длинных одеждах, стоявших за креслами короля и королевы. Один из них, тот, кто обращался к королю, высокий мужчина, стоял теперь, поглаживая свою седую бороду грязной, унизанной кольцами рукой, и улыбался. Судя по его платью, он был над ними старшим. Я всмотрелся в его лицо, стараясь отыскать знаки силы, но, хотя эти люди и носили платья священников, от них тянуло лишь смертью. Смерть стояла во всех обращенных ко мне глазах. Больше они не выражали ничего. Холодная волчья лапа снова сжала мои внутренности. Не сопротивляясь, я стоял, сжатый солдатскими руками.