От Анны де Боже до Мари Туше - Ги Бретон

Однако такие исторические анекдоты никого не убеждали, и многие католики, требовавшие для священников разрешения на брак, сами того не ведая, пребывали в том состоянии духа, которое делало возможной любую попытку раскола.

Встречались, впрочем, и люди наивные, которых изумляла снисходительность папы и которые не сомневались, что виновным все равно не избежать страшных кар. Но этих бедняг вскоре ждало жестокое разочарование. Однажды достоянием гласности стал секретный документ. Сделали это церковнослужители, из тех, кто давно добивался реформы церкви. Документом этим оказался «Свод налоговых расценок Римского двора», выявивший любопытную систему торговли индульгенциями, Папа, понявший, что ему вряд ли удастся улучшить нравы духовенства, решил просто воспользоваться бьющей через край мужской силой святых отцов и заткнуть брешь в бюджете. За умеренную плату он стая разрешать церковникам некоторые развратные деяния.

В опубликованном документе народ с изумлением прочел следующее: «Дозволяется отпущение грехов и прощение за все деяния блуда, совершенные клириком с монашенкой, внутри или вне монастырской ограды, с близкими или дальними родственницами, с крестницей и любой другой женщиной, кто бы она ни была; и пусть за отпущение обычному клирику, равно как ему и его девкам, с освобождением от положенного наказания, с сохранением церковного дохода, но с наложением духовного запрета, будет уплачено 36 турских ливров и 9 дукатов или 3 дуката. Если отпущение дается за иное безобразие, за грех против человеческого естества, такой, как скотоложство, и дается также с освобождением от надлежащего наказания, но с наложением духовного запрета, то платить за это 90 турских ливров, 12 дукатов, 6 карленов. Если же дается обычное отпущение за распутство или за грех против человеческого естества с освобождением от наказания и наложением духовного запрета, то надо платить 36 турских ливров и 9 дукатов.

Монашенка, многократно распутничавшая внутри или за пределами монастырской ограды, может получить отпущение и полное оправдание с сохранением сана в том монашеском ордене, к которому принадлежит, например, сан аббатисы, уплатив 36 турских ливров и 9 дукатов. За отпущение грехов тому, кто имеет на содержании сожительницу, с освобождением от наказания и с сохранением церковного дохода, следует уплатить 21 турский ливр, 5 дукатов, 6 карленов» <Опубликовано в Риме в 1514 году. Впоследствии протестанты переиздали этот текст под заглавием «Такса на дополнительные услуги в папской лавочке».>.

На сей раз добропорядочные люди были оскорблены в своих лучших чувствах. Кругом стали говорить, что папа Юлий II «превратился в торгаша», и очень скоро верующие разделились на сторонников и противников папы…

Вот тогда и заговорили во Франции о каком-то немецком монахе по имени Мартин Лютер, выступавшем за реформу Церкви.

Весельчак, грубиян, настоящий народный трибун, Лютер ничем не походил на персонаж из учебников по истории. Он любил женщин, доброе вино, песни, а его полные юмора речи были напичканы смачными выражениями, порой грубыми до неприличия, что особенно нравилось народу.

Он был чем-то вроде немецкого Рабле, подтверждением чему служит такая история: один доминиканец, попытавшись опровергнуть идеи Лютера в ученой статье и не сумев это сделать, предложил оппоненту подвергнуться двойному испытанию: огнем и водой.

На это предложение Лютер ответил мгновенно и с явным удовольствием: «Я плюю на твои вопли точно так же, как на ослиный рев. Вместо воды советую тебе выпить виноградного сока; вместо огня заглотни-ка лучше жирного жареного гуся; если есть желание, приезжай в Виттенберг. Я, доктор Мартин Лютер, для кого инквизитор, для кого глотатель раскаленного железа, для кого сокрушитель скал, сообщаю, что здесь всякого ждет гостеприимство, открытая дверь, накрытый стол, внимание и предупредительность, все это благодаря нашему герцогу и принцу электору Саксонскому».

Со всем своим безудержным темпераментом он обрушивался на некоторые догматы христианской веры, иронизировал по поводу таинств, насмехался над церковными ритуалами.

Но в глазах народа вопросы теологии имели второстепенное значение. Важнее всего было узнать, собирается ли духовенство по-прежнему нарушать обет целомудрия с прихожанками. Один из сторонников Реформы, ко всеобщему удовлетворению, вернул спор к его истоку. «Что касается священников, — заявил он, — я бы позволил им иметь жен, чтобы таким образом заставить отказаться от сожительниц; я бы позволил монахам иметь сожительниц, чтобы помешать первым быть мужьями всех жен, а вторым быть женами всех мужей».

Таким образом, вновь была поставлена главная проблема, и эта проблема, как и следовало ожидать, была сексуальной.

* * *

В 1525 году Лютер, которого лишили сана, встретил молоденькую монахиню по имени Катрин де Бора. Она была так хороша, что он тут же влюбился и, похитив, женился на чей.

Эта выходка удивила анти папистов, и кое-кто из них даже стал говорить, что веселый немецкий монах так ратует за отмену безбрачия священников, чтобы самому жить в безопасности со своей молодкой. Паписты, естественно, воспользовались этим и попытались дискредитировать Лютера, представляя его отпетым развратником.

Однако во Франции эта репутация никакого вреда ему не нанесла. Скорее наоборот. Очень многие католики начали с симпатией относиться к доктрине этого монаха, который, громя внебрачные связи священников, сам преспокойно наслаждался радостями семейной жизни.

Во времена, когда хорошим тоном считалось вести не особенно пристойную жизнь, всякое распутное деяние вызывало всеобщий энтузиазм. Поэтому похищение молодой монахини сделало Эрфуртского монаха чрезвычайно популярным.

Многие принцы и приближенные королевского, двора были в восторге от этого жизнелюба; который своим мужественным видом заметно превосходил, как говорили, епископа Блуа. А две знатнейшие дамы, пользовавшиеся особым расположением короля, Маргарита де Валуа, его сестра, и герцогиня Этампская, его любовница, без колебаний объявили, что они просто без ума от Лютера, несмотря на пытки, которым уже начали подвергать приверженцев «новатора». Очень скоро обе дамы принялись с усердием неофитов обращать короля в лютеранскую религию.

Дело в том, что на этот раз речь шла о подлинной религии. Этап яростных диатриб против внебрачного сожительства священнослужителей был пройден, и теперь реформаторы обрушились с присущей им нетерпимостью на догмы, на сами символы и на самые древние ритуалы христианской религии.

* * *

М-м д'Этамп убедила Франциска I отправиться в церковь Сент-Эсташ, чтобы послушать там проповедь лютеранина по имени Лекок. Предварительно фаворитка подсказала проповеднику несколько аргументов, способных породить сомнения в душе ее любовника. К сожалению, память подвела Лекока. Напрасно во время проповеди он пытался вспомнить выученные фразы и, разозлившись за это на самого себя, принялся стучать кулаками по кафедре и кричать: «Sursum corda! Sur-sum corda! <Горе серду (лат.).>»