Добро не оставляйте на потом - Адриана Трижиани

темноту, чтобы вместе с Аньезе отпраздновать шаббат.Ливерпуль9 июня 1940 года

Океанский лайнер, пришвартованный в гавани, был таким огромным, что закрывал луну. Скрип швартовов напоминал вой призраков. В ливерпульских доках уже нельзя было увидеть ни оркестра, ни нарядных зевак, даже роскошные корабли теперь никто не встречал. Группа рабочих трудилась круглосуточно, переоборудуя «Арандору Стар» для военных целей.

Сначала «Арандора» эвакуировала войска союзников из Норвегии и Франции. Позже британский военно-морской флот принял решение о переброске судна, и рабочие Девенпорта[132] быстро принялись за дело. Реквизированный корабль отправился в Ливерпуль, где получил приказ депортировать из Британии выходцев стран Оси[133] и военнопленных.

Ряды ливерпульских докеров вскоре пополнились ирландцами, которые хлынули в город в поисках работы. Подготовка к войне шла не только за счет изъятия торговых судов, строились и новые корабли. Двадцать четыре часа в сутки инженеры, корабельщики и разнорабочие готовили к бою новые подводные лодки и крейсеры. Пристань была забита разномастными судами, и все они так или иначе находились в распоряжении британского государства.

Великобритания объявила войну в сентябре 1939-го. В мае 1940 года Германия напала на Францию и страны Бенилюкса. Рабочим на верфях приходилось несладко, ни о какой передышке не могло быть и речи. Для обороны были изъяты все мореходные суда – от небольших лодок до океанских лайнеров. Британцы уже понесли потери во Франции, претерпели унижение в Дюнкерке и ради победы были готовы на все. Они твердо решили доказать миру, что лучшие корабли строятся на верфях Ливерпуля.

В перерывах между сменами пабы были переполнены. Докеры заходили выпить по кружке эля, измазанные серой краской – последний слой, нанесенный на когда-то белоснежную «Арандору», служил подтверждением, что война неминуема. Вскоре Вторая мировая накроет остров, подобно извержению вулкана, сжигая все огненным смерчем бомбардировок люфтваффе.

Рабочий город Ливерпуль стал важнейшим военным центром на северо-западном побережье Британии. Тех его жителей, кто не обеспечивал моряков едой, одеждой или жильем, считали неблагонадежными. Никто не имел права заниматься своими делами – все вокруг было подчинено военным целям.

Когда для этих целей решили использовать мощь и размеры «Арандоры Стар», ее роскошь все же попытались сохранить. Резную отделку из красного дерева и обои Уильяма Морриса[134] укрыли плотным слоем ватина. Великолепные хрустальные люстры, когда-то украшавшие каюты, подобно драгоценностям, свисали с потолков, бережно укутанные муслиновой тканью. Их не стали снимать, потому что тогда пришлось бы менять судовую электропроводку, а на это не хватало времени. Остальное внутреннее убранство демонтировали, за исключением личной столовой капитана, которая осталась нетронутой.

Трое ливерпульских мальчишек лет двенадцати, с воздушками в руках, пробирались в темноте по пирсу. Они двигались короткими перебежками, прячась за сваями, делали друг другу знаки затаиться и рвануть к следующему укрытию, пока не добрались до цели – «Арандоры Стар».

Стараясь не издать ни звука, мальчишки наблюдали, как несколько рабочих на нижней палубе прибивали кусок ограждения из колючей проволоки. Подняв глаза, они увидели такие же ограждения наверху. Широкие палубы, когда-то открытые и уставленные шезлонгами, где пассажиры играли в карты и загорали, теперь превратились в пустые клетки. Шикарный океанский лайнер уже почти весь обнесли колючей оградой, как будто он и сам был заключенным.

До мальчишек донеслись приглушенные голоса рабочих, покидавших корабль и отправлявшихся в паб. Они дождались, пока слышно стало лишь саму «Арандору», которая покачивалась и поскрипывала на тесном стапеле[135], словно огромный серый кит.

Один из мальчишек прошептал своим приятелям:

– Это самый большой из всех кораблей. Его заполнят грязными итальяшками и вывезут их обратно в Италию, где им самое место.

– Откуда ты знаешь?

– Мой старик сказал, что их всех загонят на борт и отправят восвояси. Они украли у нас работу. Ворюги.

– А твой отец работает?

Мальчишка помотал головой.

– То-то ты на них злишься.

Они спрятались за воротами дока и разглядывали «Арандору», внешний вид которой сильно изменился.

– Все загородили проволокой, чтобы итальяшки не могли выпрыгнуть.

Один из мальчишек навел ружье на ряд спасательных надувных шлюпок, прижатых к борту корабля.

– Это им за моего дядю, который уже год без работы. Итальяшка занял его место на сборочном конвейере. – Он прицелился и нажал на курок. Пулька со свистом отскочила от ограждения палубы.

– Мазила! – поддразнил приятеля рыжеволосый парнишка. – Стрелять не умеешь.

– Ну сам попробуй, – с вызовом отозвался тот.

Рыжий не торопился. Он прищурился и проследил взглядом за красной линией вдоль балласта спасательной шлюпки, подвешенной к корме. Спокойно прицелился, еще чуть подождал и выстрелил. Пулька попала прямо в центр борта. Резиновая шлюпка начала медленно сдуваться.

– Это им за твоего дядю.

Они продырявили еще несколько шлюпок, целясь и стреляя в каждую одновременно.

Услышав, как очередная шлюпка сдувается, мальчишки захохотали. Опустили свое оружие и тут же забыли, что только что привели в негодность спасательные средства. У рыжего закружилась голова, он потерял равновесие, споткнулся и покатился вниз по насыпи. Двое других со смехом пустились бежать за ним.

30

Глазго10 июня 1940 года

Воспользовавшись предложением медсестер, после свадьбы Джон и Доменика поселились в гостевом домике при монастыре Нотр-Дам-де-Намюр. Доменика продолжала работать медсестрой в монастырской школе, а капитан старался помогать монахиням чем мог.

Сестра Матильда дождалась, пока Доменика обработает и перевяжет руку воспитаннице, поранившейся на игровой площадке. Закончив, Доменика подняла глаза и в тот же момент поняла, с какой вестью явилась монахиня.

– Он это сделал?

Сестра Матильда кивнула:

– Муссолини на стороне Германии объявил войну Англии и Франции.

Сердце Доменики упало. Это известие означало, что ее муж вот-вот уйдет в море. Родители продолжат скрываться в горах. Разъединенные семьи, разбросанные по миру друзья – никто в это ужасное время не находился в безопасности. Медовый месяц закончился, и она понятии не имела, что за жизнь ждет их впереди.

11 июня 1940 года

Матиуцци оглядел их квартиру над ювелирной лавкой в западной части Глазго. Каролина, его жена, оставила на столе чашку с блюдцем и чайник на плите. Он потрогал чайник, чтобы убедиться, что жена все сделала правильно. Она не подвела – чайник был теплым. Он включил лампу у окна, наполовину приподнял шторку и быстро спустился в лавку.

Пикколо запер витрины, в которых лежали подделки настоящих драгоценностей, спрятанных отцом несколько недель назад. Он вскинул голову и прислушался.

– Я слышу их, папа. Поторопись.

– Идем, – прошептал Матиуцци, выключая в лавке свет и опуская шторки. Он направился в мастерскую, как вдруг вспомнил о золотых часах. В темноте он проскользнул обратно к витринам и поискал ключ, не сразу сообразив, что тот лежит у него в кармане. Дрожащими руками он открыл ящик. В соседнем квартале уже раздавался шум. Он услышал выкрики и звон бьющегося стекла. Они пришли к Францетти.

– Папа, скорее, – нетерпеливо позвал Пикколо с порога.

В мастерской Матиуцци передал сыну золотые часы, и Пикколо начал спускаться по лестнице. Тем