Белый шаман - Николай Шундик

– Ну, отпускай своего будущего бегуна, – сказал отец, поправляя на плече аркан. – И можешь знать: я ни за что его не заколю в жертву духам. Это твой олень!

Омрыкай погладил оленёнка, почесал за ухом, как это делал отец, и снял с рожек аркан. Ох, как помчался прочь оленёнок, почувствовав свободу. Словно безумный рыскал по стаду, отыскивая мать, а когда нашёл, потёрся о её ноги, уткнулся мордочкой в гриву под шеей; было похоже, что он хотел пожаловаться, какой ужас перенёс: ведь человек впервые набросил на него аркан.

Не было дня, чтобы в ярангу Майна-Воопки не являлись гости из самых дальних стойбищ: многим хотелось посмотреть на Омрыкая, которому чёрный шаман предрёк смерть, а белый – жизнь. Однажды поздним вечером приехал Пойгин. Этому гостю хозяева яранги особенно обрадовались. Пойгин молча съел немного оленьего мяса и долго пил чай с видом угрюмым и отрешённым. На Омрыкая он, казалось, даже не смотрел, разговаривая с Майна-Воопкой о погоде, о пастбищах, о волках, повадившихся в стадо. Омрыкай, предоставленный самому себе, перелистывал тетради. Каждая страничка навевала воспоминания. Как там сейчас живут его друзья? Помнит ли о нём Надежда Сергеевна? Омрыкаю виделось в памяти, как ярко светятся окна школы, других домов культбазы; спокойные эти огни манили его, будили в нём тоску. Странно, когда был там, точно так же видел в памяти огонь костра, дымок над ярангой.

Пойгин, наконец обратив на него внимание, осторожно взял из рук Омрыкая тетрадь, бережно перелистнул страницу, другую, спросил:

– Не забывается ли твоё умение понимать немоговорящие вести?

– Нет, я всё, что постиг, запомнил навсегда!

Пойгина поразило, каким тоном это сказал мальчик: так произносят клятву.

– Надо ли помнить это? – задал он ещё один вопрос, листая тетрадь и поглядывая искоса на Омрыкая.

– Мне снится, как я читаю…

– А олени снятся?

– Каждую ночь снились, когда я жил в школе.

– Я не буду у тебя спрашивать, что для тебя важнее…

– Я сам не знаю, что важнее… Может – и то, и это, одинаково…

Пойгин внимательно посмотрел на Майна-Воопку, неопределённо пожал плечами.

– Вот и пойми… хорошо это или плохо…

– Я знаю, что сын мой настоящий чавчыв, – спокойно ответил Майна-Воопка. – Я это понял, когда мы были вместе в стаде…

Пойгин положил руку на шею Омрыкая, привлёк его к себе:

– Уж очень ты мне нравишься, Маленький силач. Не зря тебе дали такое имя. Скоро сможешь унести на шее оленя… – И вдруг, казалось, без всякой связи, спросил:

– Кто самый лучший человек в стойбище Рыжебородого?

– Надежда Сергеевна!

– Кто такая? Жена Рыжебородого?

– Да, жена Артёма Петровича.

– Почему ты называешь Рыжебородого двумя именами?

– У русских даже три имени. Артём, Петрович да ещё Медведев.

– Зачем же столько имён сразу? – больше обращаясь к самому себе, спросил Пойгин.

– Наверно, чтобы сбить с толку злых духов, – робко высказала своё предположение Пэпэв, стараясь вовремя подливать чай дорогому гостю.

Пойгин опять положил руку на шею Омрыкая:

– Ты как думаешь?

– Артём Петрович так объяснял, – Омрыкай с важным видом помолчал, собираясь с мыслями, – он сказал, что каждому человеку надо всё время помнить, кто был его отец, и напоминать об этом другим людям. Потому «Артём Петрович» надо понимать так… Артём сын Петра. Но у родителей и детей должно быть ещё одно общее имя – фамилия называется. Такой у них обычай.

– Может, это и неплохой обычай. Хорошо, когда сын или дочь всегда помнят отца, – сказал Майна-Воопка.

– Может быть, может быть, – вяло согласился Пойгин, уперев неподвижный взгляд в огонь светильника.

– А мать… разве мать не должны всё время помнить дети? – с некоторым недоумением спросила Пэпэв, заплетая кончики своих тяжёлых чёрных кос.

– Не будем думать о странных обычаях русских, – раздражённо махнул рукой Пойгин. – Мы помним и матерей, и отцов без упоминания их имён. Я и деда помню. Хороший был человек. Очень хороший. Сумел приручить волка. А это возможно лишь при самом добром сердце…

– Отогнал бы ты заклинаниями волков от моего стада, – попросил Майна-Воопка, разглядывая лицо гостя с затаённой озадаченностью.

Пойгин почувствовал его взгляд, досадливо изломал брови:

– Я должен убить росомаху. Вчера гнался за ней, но она ушла. Отбила от стада важенку Выльпы. У него и так всего четыре оленя. И надо же было выбрать именно его важенку. Гналась, проклятая, пока важенка не выкинула плод. Сожрала плод и важенку едва не загрызла. Такая уж у росомах подлая повадка.

Пэпэв закрыла руками лицо, простонала:

– О, какое несчастье.

В пологе долго длилось молчание: росомаха внушает отвращение и суеверный страх, потому что покровительствует земляному духу – Ивмэнтуну; своей похотливостью она превосходит даже жён земляных духов, часто вступает в сожительство с самым злым из них и потому рожает вонючих детей. Способность росомахи помечать землю отвратительными и очень устойчивыми запахами на тех просторах, где должна властвовать только она, вызывает чувство гадливости. И если надо кого-нибудь очень унизить за нечистоплотность, за злой нрав, за склонность к клевете и обману – называют его росомахой.

– Несчастный Выльпа, все беды склонны настигать его, – продолжала сокрушаться Пэпэв, не отрывая рук от лица и мерно покачиваясь. – Дочь его, говорят, всё так и лежит на холме… звери не тронули её. О, горе, горе, духи недовольны… требуют новую жертву…

– Рагтына уже ушла, – мрачно сказал Пойгин, по-прежнему не отрывая взгляда от пламени светильника. – Ушла к верхним людям. Звери оставили одни косточки… Это были волки… Я понял по следам. Да, волки, но не росомаха.

Омрыкай горестно молчал. Пойгин, подобрев лицом, провёл по его голове рукой и спросил:

– Боялся ли ты русских шаманов?

– У них не шаманы… врачи называются. Я их не боялся. Они очень стараются, чтобы не было больно. У Тотыка болячки вот здесь, между пальцами были… Врачи мазью мазали, белыми полосками тоненькой материи обматывали. Бинт называется. И прошли болячки. Совсем прошли.

Пойгин близко наклонил лицо к Омрыкаю, глубоко заглядывая в глаза мальчика, спросил совсем тихо:

– Слышал ли кто из вас, как кричала Рагтына, когда её резали русские шаманы?

Омрыкай испуганно отшатнулся, потом отрицательно покачал головой.

– Нет, никто такое не слышал. Только Ятчоль болтал, будто слышал даже в своей яранге, как кричала Рагтына.

– Ну, если Ятчоль болтал, значит, неправда, – глубоко передохнув, с облегчением сказал Пойгин.

– Антон поклялся мне жизнью матери, что Рагтыну, когда она была живой… не резали. Так и сказал… пусть умрёт моя мать… если я говорю неправду.

– Сын Рыжебородого, что ли? – спросил Пойгин и тут же добавил, не дожидаясь ответа: – Что ж, может, он был просто не сведущ. А может, русским легко давать такие клятвы.

– Почему говоришь, как Вапыскат? – не глядя в глаза Пойгину, спросил Майна-Воопка.

Пойгин болезненно поморщился:

– Да, ты прав. Точно так говорит Вапыскат.

– Значит ли это, что вы теперь думаете одинаково?

Пойгин промолчал. Ещё раз полистав тетрадь Омрыкая, приложил ухо к его груди, долго слушал:

– Хорошее у тебя сердце. Будто пешеход, ушедший в дальний путь. Ровно бьётся. Будешь долго жить. Долго…

Пэпэв счастливо заулыбалась, выхватила из деревянного блюда олений язык, протянула гостю:

– Съешь ещё. Ты очень желанный гость. Ты всегда с хорошими вестями. Мы хотели бы видеть тебя каждый день… Надеемся, заночуешь в нашем очаге.

– Нет, я поеду в стойбище Эттыкая. Меня ждёт Кайти. Последнее время она все дни в страхе. – Пойгин медленно повернулся к Майна-Воопке, тронул по-дружески его плечо. – Я знаю, как ты ненавидишь чёрного шамана. Я тоже его ненавижу. Но неясно мне, что будет со мной, когда взойдёт солнце. Может, главные люди тундры назовут меня своим другом, а может, убьют, если пощажу Рыжебородого.

Омрыкай со страхом и недоумением уставился на Пойгина:

– Почему ты его должен не щадить?

– Это не для детей разговор, – сказал Пойгин и опять болезненно поморщился. – Ты, я вижу, чтишь Рыжебородого…

– Да. Его все чтят…

– Все? А вот я… На меня почему-то нашло помрачение… Мне мало головой понять, Омрыкай, что ты прав. Мне в это надо душой поверить… Ты мальчик ещё, и тебе…

Не досказав, Пойгин умолк, настолько погружаясь в себя, что, кажется, даже забыл, где находится.

– Ну, я поехал, – наконец очнулся он. – Не провожайте меня. – Повернулся к Майна-Воопке. – Я буду к тебе приезжать. Только ты можешь дать мне достойный совет…

Пойгин оделся и покинул ярангу. На вторые сутки с самого утра приехали новые гости, разглядывали Омрыкая и мучили его расспросами. Мальчик удручённо спросил у матери:

– Что они едут смотреть на меня, будто я существо иного вида?