Ночи и рассветы - Мицос Александропулос

— Да хранит тебя бог от волосатой бабы и безбородого мужика! — ответил старик.

У майора Антони на самом деле было лицо скопца…

— Так вот, пусть он ставит прошедшее время, когда снова будет учителем, — повторил генерал. — Но чтобы потом сказать: «Я вооружал», сейчас нужно говорить: «Я вооружаю»…

Антоны выслушал его с улыбкой, но так и не сумел скрыть огорчения: ведь он не раз телеграфировал в Каир, и оттуда ответили, что на днях сбросят оружие. И, конечно, сбросят. Пусть на этот счет не будет сомнений.

— Я еще раз пошлю телеграмму! Я объясню им, какое серьезное сложилось положение…

С делами было покончено, и Антони пригласил гостей отужинать. При одном только слове «ужин» Космас представил себе блюдо с жареным цыпленком, плитку хрустящего шоколада и массу других вкусных вещей, о которых рассказывал ему связной. Отрадное видение рассеял любезный ответ Спироса:

— Благодарим вас! Как-нибудь в другой раз!

В деревне стояла лишь небольшая группа партизан комендантской роты. Остальные ушли на передовую. И начальник штаба, и многие штабные офицеры находились в действующих частях. Штаб помещался в маленьком домике возле церкви. Там оказалось только трое офицеров, связные и телефонист Архимед. Космас огляделся. Скромная, если не сказать — убогая, обстановка никак не вязалась с его представлениями о штабе такого крупного военного соединения, как дивизия.

Генерал и Спирос жили в соседнем доме.

— Пошли к нам ужинать, — пригласил Спирос. — Ты, наверно, голодный?

— Его надо было бы оставить у Антони! — рассмеялся генерал. — Сознавайся, сколько дней голодаешь?

Когда он ел последний раз?.. И что он ел? Сколько ни припоминал Космас, он не вспомнил ничего, кроме тарелки чечевицы, которую дал ему и Леону Колокотронис. Сколько времени прошло с тех пор? Тарелка чечевицы давно уже превратилась в далекое и приятное воспоминание.

Связной выдал им по куску хлеба и по кружке горячего молока. Хлеб был мягкий и пышный. Космас не заметил, как проглотил свой кусок. Спирос отломил ему половину своего.

— Нравится?

— Еще бы! Это что, крендель?

Спирос и генерал расхохотались. Это была самая обыкновенная бобота. Связной разогрел ее на огне.

II

Дом коменданта стоял на отлете. Белый, запорошенный снегом утес высился за ним, как древняя стена.

Комендант — дед Александрис — и его старуха сидели у огня и ужинали молоком и боботой.

— Садись, молодец! — пригласил старик. — Заночуешь у меня. А завтра видно будет, куда тебя определить. Постели ему, старуха, у Элефтерии. Знаешь, кто такая Элефтерия? Первая наша красавица, всем девкам дивизии командирша. Вот приедет, познакомишься. А сегодня в ее каморке переночуешь.

— Не вернется она?

— Не должна. А коли и вернется, что с того? Постелет себе на полу и ляжет. Когда Элефтерии нет, там всегда кто-нибудь ночует. Бери миску, ешь и рассказывай.

Дед, как истинный грек, питал особое пристрастие к беседе. Сначала он терпеливо слушал дремотное бормотание Космаса. Потом заговорил сам:

— Сколько годов ты мне дашь?.. Восемьдесят два уже стукнуло! Мне говорят: «Отдохни, твое дело теперь отдыхать». Знаешь, что я им ответил? «Не дело, говорю, сидеть сложа руки. Добрый конь всегда свой овес заработает, назначайте меня комендантом». С тех пор служу комендантом, а сыновья мои взялись за винтовки. В дивизии они теперь. Ты повидай их. Во богатыри! Оба в отца! Ребята что надо!

Старуха толкнула его в бок:

— Да будет тебе! Кабы не сглазить!

— Таких ребят не сглазишь!

Дед говорил долго. Космас выпил еще одну миску горячего молока. Воздух в комнате был тяжелый, пахло шерстью, жиром от лампы, чесноком, пахло потом от обнаженной волосатой груди старика. Космас с трудом удерживал пудовые веки.

— Вставай! Вставай! — затеребила деда жена. — Устал парень, в сон его клонит…

Она зажгла вторую лампу и распахнула дверь. Морозный воздух мгновенно разогнал сон. Космас закутался в шинель и пошел следом за старухой. Позади топал дед.

Вдали загрохотали пушки. Старуха приостановилась. Космас оглянулся и неожиданно для себя прямо над кровлей дома увидел вершину скалы. Громадный каменный зуб. Он словно ожил и надвигался на них, но замер, едва Космас повернул голову.

Снова ударили пушки. Старуха взяла лампу в левую руку и перекрестилась.

— Господи! Земля дрожит!

— Чепуха! — возразил дед. — Не провалится. Он взял у старухи лампу и двинулся вперед.

Сквозь сон Космас почувствовал, что в комнатке кто-то есть. Он открыл глаза. Возле разведенного старухой огня сидела на корточках девушка.

— Хорошо ли спится? — спросила она весело и чуть насмешливо. — Кто тебя разбудил — я или холод?

Космас протер глаза и окончательно проснулся.

— Подожди, сейчас надену ботинки…

— Зачем? Спи, пожалуйста! Я устроюсь…

Элефтерия подбросила в огонь веток, проворно постелила на полу все, что могло служить постелью, сверху положила свою шинель. «Нет, — подумал Космас, — надо уступить ей кровать!» Он встал и натянул ботинки.

— Давай поменяемся! На полу буду спать я!

— Ладно! Шинель оставь у себя. Когда огонь погаснет, будет холодно. Ты давно в горах?

— Всего несколько дней.

— Из каких мест?

— Из Афин.

— Что там нового? Как дела в университете?

— Ты, наверно, студентка?

— Педфака, ушла с последнего курса. Я уже год, как в горах.

— Из Афин?

— Из Гепати!

— Как тебя зовут, я знаю, мне сказали. А меня зовут Космас.

— Он, да ты не муж ли Янны?

— Ты ее знаешь?

— Еще бы! Вместе работали, вместе жили. В этой самой комнатке… Секретничали по ночам: Янна о тебе…

— А ты? — спросил Космас и приготовил еще один вопрос: что они говорили о нем, о Космасе?

— Моего жениха расстреляли в августе в Салониках. Вместе с братом…

Несколько минут в комнатке стояло молчание.

— Ложись спать! — сказала Элефтерия. — Представляю себе, как ты устал!

— Да, да, спокойной ночи!

— Ночь-то уж прошла! Утро на дворе. Так что с добрым утром!

Сквозь щели в двери заглядывало утро.

III

Он распахнул дверь и вышел умыться снегом. Белая земля слепила, отражая, словно в гигантском зеркале, блеск чистого голубого неба. Над деревней вились сизоватые дымки из труб. Легким медным облаком висела над домом деда Александриса вершина Астраса. Казалось, дунешь — и невесомое облачко оторвется от крыши и улетит, как пушинка одуванчика. Неужели эта самая вершина совсем недавно смотрела на него так грозно и устрашающе?

— С добрым утром, молодец! — В соседней двери показалась белая борода деда Александриса. — Как спалось? Сказать старухе, чтоб приготовила тебе поесть?

— Нет, спасибо! — отказался Космас.

Накануне его зачислили в комендантскую роту и поставили на довольствие. Однако мог ли он предполагать, что на этот раз его ждет нечто большее, чем завтрак на партизанской кухне.

Спускаясь к казарме, он услышал странный окрик:

— Эй, Космас! Ходи! Ходи!

Из окна английской миссии махал рукой Антони.

— Садись! — усадил он Космаса. — Сначала перекусим, а потом пойдем в штаб. К нам приехал майор Квейль.

Квейль был рад столь скорой встрече с Космасом.

— Майор Антони уже рассказал мне, что миссия приобрела нового и очень хорошего переводчика. Он весьма лестно отозвался о вас. Но где ему знать, что мы уже знакомы! И мог ли он догадаться о вашей истории со Стивенсом!

— Вы уверены, что это был Стивене? — спросил Космас.

— Это не трудно установить, — отозвался помощник Антони, капитан Пирс.

— Может быть, он тоже в Греции?

— Нет! Стивене сейчас не в Греции, — сказал Антони. — Но когда-нибудь он непременно приедет, и вы увидитесь. Я уверен, что это он. Помнится, он рассказывал мне что-то подобное…

Стол уже накрыли. Теперь Космас своими глазами убедился, каким богатым оазисом была английская миссия на фоне голодающей армии и бедствующего крестьянства. Даже связной, рассказывавший Космасу о цыплятах, шоколаде и прочих яствах, не сумел бы вообразить тот стол, за который садился сейчас Космас. Сначала подали салаты и закуски. Потом куриный бульон с яйцом. Забытые или даже совсем неизведанные блюда.

Прислуживали за столом итальянец и гречанка по имени Паола.

От еды и вина красное лицо Квейля стало багровым, а светлые брови совсем белесыми. Антони пропускал рюмку за рюмкой и с каждым разом заметно веселел. И только капитан Пирс едва пригубил свой бокал. Его серые холодные глаза смотрели по-прежнему пристально и отчужденно. Пришла уже очередь жаркого, когда в столовой появился еще один офицер — лейтенант Уоррен. Он представился как студент-юрист, подсел к столу, но почти ничего не ел и совсем не притронулся к вину.