Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение - Семар Сел-Азар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Побитие камнями!» — Пробудив громом небес, зловеще донеслось в сознание девушки, ожидавшей полагающегося увода стражами и судебной тяжбы.
С неописуемым ужасом глядя на своих палачей обступавших ее с камнями в руках, готовых исполнять предписание приговора, она в отчаянии пыталась отогнать от себя это видение, неловко хватаясь за черепичный сор, на который ее загнали, и кидала, кидала в сторону своих мучителей, пока стук в голове не замутил ее взора. Перед глазами все плыло и темнело, в нос ударил удушлевый запах крови, а голова звенела и гудела, растрескиваясь от боли, и все ее тело, тоже сгорало от мучений. Поначалу она прикрывалась, защищаясь от разящих камней, вскоре не имела сил даже и к этому, и только сознание отчаянно цепляясь в клокочащем сердце, еще сопротивлялось, но и оно угасло, тихо уйдя в небытие.
***
Аш шел наудачу, не зная, где именно следует искать Нин. Он, конечно, обманул Пузура, и не мог знать где она может находиться, как и то, что не смог бы освоиться в незнакомом городе за столь краткий срок. Обманул, лишь оттого, что ему дорог был каждый миг, а уставший и немолодой уже скоморох, с его пузом и одышкой, был бы ему только в тягость. Он шел скорым шагом и иногда переходил на бег, и встречающиеся люди с удивлением поглядывали, как древняя старуха вприпрыжку проковыливает по улицам их города, почти не опираясь на свою клюку. А он забыл, что нужно следить за собой, чтоб не раскрыться; ему было не до этого, не до того как он выглядит в чужих глазах. Он об этом просто не думал сейчас, весь погруженный в заботу о том, как бы скорее найти ее, и чем скорее, тем лучше, пока она не успела натворить дел и обратить на себя внимание тайной стражи. Он пробовал выпытывать у прохожих, но на все вопросы про одинокую и юную скоморшку, те лишь пожимали плечами и проходили мимо, молча или проворчав что-то невнятное. После блужданий в пустынных улочках и многолюдных даже в вечер площадей, его увлек шум перекрывающийся шумом строительства небесных врат, не утихавшего до самого захода солнца и не прекращавшегося даже ночью. И даже сейчас еще, когда к их городу вот-вот готовы подступить вражеские воинства, он поднимался, чтоб не колебить веры в единого бога Энлиля и божественность власти его верного последователя и помазанника. И освящаемые возведением божьего дома глиномесы и строители, все так же продолжали лепить, мешая растворы и уминая вязкость смеси. Зато по-животному чуткие к переменам полуварвары киуррийцы, чувствуя неладное, все меньше стали проявлять усердия, постепенно растворяясь средь множества языцев.
Влекомый чувственным слухом, Аш ринулся туда, откуда звуки доносило ветром. Он почти бежал, насколько позволяли посох, путавшийся в полах платья, и усталость ног, едва оправившихся после болезни. Он был уверен, что шум этот вызван Нин. Но оттого, что шум этот мало походил на крики восторга, предчувствие, которое он старательно отгонял от себя, не отпускало его. Едва завидя люд, расходившийся с достоинством выполненного долга жертвенности, ему уже все было понятно, но разум отказывался принять такое — невозможно жестокое к чистоте невинности. Прорываясь сквозь ликующую толпу к месту свершившегося избиения, среди куч битой черепицы, он не сразу приметил разбитое тельце, нашедшее свой покой под грудой каменных булыг. Он все еще надеялся, что ошибается, но лишь взглянув на грязную от стоптанной пыли пятку, торчащую из-под завалов, потерял любые чаяния. Он бы узнал эту пятку среди тысячи, по ранке — которую сам обрабатывал снадобьем, и бережно придерживая раненную ногу, перевязывал повязками. Поперхиваясь от подступающего к горлу горя, не чувствуя больше сил в членах, Аш рухнул на колени. Спасаясь от убийственных ударов, скоморошка невольно свернулась, да так и осталась лежать прихороненная каменным градом, которым ее так обильно попотчевали гостеприимные хозяева. Яростно разгребая из-под завалов ее мертвое тело, Аш не ощущал иных чувств, кроме чувства великой скорби, не замечая глубоких порезов и ссадин на руках, не чувствуя боли сломанных ногтей, пока недовольный окрик не напомнил, что он здесь не один, и рядом те, кто повинен в ее смерти:
— Эй, бабка, отойди от богохульницы!
Этот возглас пробудил его от мги застившей разум горечью. Оборотясь он думал застыдить их, взывая к совести, чтоб пробудить человеческое.
— Что же вы сделали?! Что вы натворили?! Она ведь просто пела, а вы убили ее! — Надрываясь, кричал он, захлебываясь подступавшими к горлу слезами, и охрипший от горя голос не выдал его, прокряхтев вороньим граем. — Еще совсем дитя, не познавшее радости взросления, бесхитростное и доброе. Она вверилась вам, веря в любовь и людское сострадание! В вас!! А у вас в душах не всколыхнулось ни сострадания, ни жалости, не дрогнуло руки когда вы поднимали камень, чтоб отнять ее невинную душу!
Но в ответ он слышал лишь недовольства и угрозы.
— Иди-иди старуха, а то и тебе достанется. — Говорил кто-то.
— Вышвырните ее, чтоб не нарушала приговора!
Видя их раздобренные сытой жизнью, полные самодовольством содеянного лица, без выражения жалости или капли раскаяния, гнев обиды охватил Аша, а кипевшая и бурлившая от негодования молодая кровь, вырвалась наружу безудержной бранью.
— Вы — не люди! Зачем она доверилась вам, веря, что в вас осталось человеческое?! Вы звери! Вы — гулла, вы — нелюди! Вас покарают боги! О, Нинурта, обрати свой взор! О, Сатарана, снизойди! — Взывал он, глотая слезы.
— А ну, пошла прочь! Гоните ее! — Крикнул напуганный голос, торопясь заткнуть старухе рот, пока она не наворотила бед своими проклятиями.
— Да эта оглашенная старуха, верно с ней заодно; такая же охульница и изменница! Ее тоже надо судить! — Заорал кто-то из разгоряченных палачей.
Другой вторил:
— Не смейте отпускать эту охульницу, пусть отвечает за свои слова! Хватайте! Держите ее!
— Да вы что?! Она же старая, пожалейте седины! — Вступились за него другие палачи, почитающие себя справедливыми и милосердными. — Мы не унукцы, и не воюем с полоумными старухами!
— А что это вы за нее заступаетесь, жалостники?! Может вам и богохульницу жалко?! Слабоверцы!
— Мы не слабоверцы! — Замявшись, стали оправдываться
