Дьявол и Дэниэл Уэбстер - Стивен Винсент Бене
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все-таки перед уходом он вынул серебряные полдоллара из подбородка Микки-Асмодея.
Когда док Меллхорн вновь выехал на дорогу и огни ворот померкли в приглушенном багровом свечении за его спиной, ему впервые стало одиноко. При жизни он порой ощущал одиночество, но таким острым, как сейчас, оно еще не бывало никогда. Потому что, насколько он мог видеть, теперь они остались вдвоем с Лиззи.
– Так… может, если я поговорю с Эскулапием… – начал он. – Вздор, я всегда был упрямым.
Он почти не уделял внимания дороге, по которой вел машину, и лишь спустя некоторое время заметил, что дорога не совсем такая, как прежде. Но он слишком устал, чтобы удивляться, был вымотан и обессилен, поэтому ему не было дела до дороги. Он не уставал так сильно с тех пор, как покинул землю, но теперь усталость была вызвана одиночеством.
– Деятельным… всегда был деятельным, – сказал он себе. – Не могу же я работать спустя рукава. Но что делать человеку? Что делать человеку? – повторил он. – Я врач. Творить чудеса я не умею.
Потом на него накатил приступ черной меланхолии, и он принялся вспоминать все случаи, когда ошибался, и всех людей, которым ничем не смог помочь.
– Наверное, врачом я всегда был посредственным, – сказал он. – Вот если бы я уехал в Вену. Ну человек что надо взял бы и уехал. И этот парнишка Бигелоу, – продолжал он. – Откуда я мог знать, что у него кровотечение? А должен был знать.
Брюшной тиф я диагностировал как аппендицит. Всего один раз, но и этого достаточно. До сих пор не понимаю, что меня удержало, когда я уже был готов оперировать. Даже по прошествии шести месяцев я просыпался в поту, увидев во сне, что все-таки решился.
Тех недоношенных близнецов я мог бы спасти, если бы знал в то время столько, сколько знаю сейчас. Наверное, тот малый, Дефо, справился бы в любом случае – только вспомнить, с чем ему приходилось иметь дело. Но я не сумел. И детей у Горхэмов больше не было. Первоклассный врач, да? Есть чему радоваться.
А вот старика Хэлси я мог бы вытянуть. И Эдну Биггс. И девчушку Лориэт. Нет, ее не смог бы. Это же было еще до инсулина. И не смог бы вылечить Теда Аллена. Нет, в этом я уверен. А вот с той женщиной, по фамилии Коллинз, я так и остался недоволен. Бейтс еще ничего, обошлось, насколько это возможно. Но ее-то я знал вдоль и поперек, пришлось узнать, ведь никто надоедливее ее ко мне на прием еще никогда не приходил. И если бы я не слег с гриппом…
А еще эта эпидемия гриппа. Четыре дня и ночи провел, не раздеваясь. Но что в этом толку, если все равно теряешь пациентов? О, разумеется, статистика выглядела прилично. Можно утешаться статистикой.
А скандал насчет водоснабжения надо было поднять еще за два года до того, как я начал.
О да, это такое приятное чувство, когда вытаскиваешь младенцев в мир. Кажется, будто делаешь что-то стоящее. Ну и прекрасно, когда видишь, как некоторые из них спустя двадцать три года ни на что не годятся. Не скажу, что мне случалось помочь родиться какому-нибудь гангстеру Диллинджеру. Но один-двое из этих ребят уже сидят в тюрьме штата. И еще нескольким там самое место. А то, что некоторые из них болваны, так это пустяки. Есть о чем задуматься.
И потом, есть ведь еще неизлечимый рак. Вот это что-то. Что можно предпринять в этом случае, доктор? Ну, доктор, можно облегчить боль на последних стадиях. Отчасти. Вы когда-нибудь бывали в раковых палатах, доктор? Да, доктор, бывал.
А что вы применяете при типичной простуде, доктор? Две дюжины чистых льняных носовых платков. Да, смешно – обязательно посмеюсь. А чем вы можете помочь мальчику, зная, что он умирает, доктор? Вынуть у него из уха серебряные полдоллара. Но ребенка Лейнов это успокоило, и в ту ночь у него снизился жар. Эту заслугу я приписываю себе, но почему он снизился, не знаю.
У меня всего один мозг. И одна пара рук.
Я мог бы спасать. Я мог бы это делать. Я мог бы.
Пожалуй, это даже к лучшему, что нельзя жить вечно. Наделаешь меньше ошибок. Иногда я вижу, как Бейтс смотрит на меня – будто удивляется, с чего я взял, что вообще могу практиковать.
Упрямый, самонадеянный, никчемный старый болван! Но все же, Господи, Господи, я бы все это делал снова.
Он оторвал взгляд от дороги, расстилающейся перед ним. Теперь на ней появилась белая разметка, Лиззи будто бы катилась по жилой улице. На этой улице были деревья, в целом окрестности напоминали небольшой городок. На секунду он отвлекся протереть глаза, а Лиззи ехала дальше сама по себе – с ней такое часто случалось. И он ничуть не удивился, когда она безошибочно остановилась возле одного из домов.
– Ну вот, мама, – сказал он чуть угрюмо собравшимся на лужайке. – Ну вот, папа… Ну вот, дядя Фрэнк. – Он заметил, как издалека к нему приближается маленькая и прямая фигурка с распростертыми объятиями. – Ну вот, бабушка… – робко выговорил он.
Позднее он вышагивал туда-сюда по увитой виноградом беседке вместе с дядей Фрэнком. Время от времени он срывал виноградину и съедал ее. Он всегда был вкусным, этот виноград катоба, насколько он помнил.
– Чего не возьму в толк, – уже не в первый раз удивлялся он, – так это почему я не заметил врата. В смысле, во второй раз.
– Ох уж эти врата, – отозвался дядя Фрэнк с плавными и вкрадчивыми переливами голоса, которые так хорошо помнились доку Меллхорну. Дядя пригладил длинные усы с закрученными кверху кончиками. – Эти врата, дорогой мой Эдвард – ну конечно, в первый раз их просто не могло не быть. Литература, видишь ли. И потом, это вопрос выбора, – внушительно добавил он.
– Буду рисовать открытки, – решил док Меллхорн. И съел еще виноградину.
– Суть в том, – продолжал дядя Фрэнк, – что врата для людей определенного типа. Проходишь в них, и потом можно отдыхать целую вечность. Просто сидеть сложа руки. Некоторых устраивает.
– Могу себе представить, – ответил док Меллхорн.
– Да, – кивнул дядя Фрэнк, – но Меллхорнам это не подходит. Рад сообщить, что в нашей семье лишь немногие постоянно остаются на этой стороне. Я сам провел некоторое время