Осоковая низина - Харий Августович Гулбис

Странный человек этот Артур Лангстынь, тихий, серьезный, работящий, но жениться — ему уже тридцать — или устроиться как-то не пытается. Кончит очередную случайную работу, сядет на велосипед и уедет в Бруге, накупит там книг и почитывает их у себя в комнате, пока голод не прижмет. Иногда Эрнестина принесет тарелку супу, картошки или чего другого. Он подрядился к Петерису всего за сорок латов на целый месяц.

Теперь, когда рядом был помощник, Петерис почувствовал прежний трудовой азарт. Казалось, не Артур нанялся к нему, а он к Артуру. Только теперь Петерис понял, как скучно работать одному.

День стоял пасмурный, временами моросил дождь. Но не все ли равно, отчего рубаха мокнет — от дождя или пота. Да и в хорошую погоду штаны и носки сыреют от росы.

Петерис нацелился на толстую ольху, слегка разрыл заступом землю вокруг и хватил топором по самому жилистому корню. Угол был избран верно, топор рассек корень и ушел в землю. Петерис перерубил остальные корни, затем как можно выше вонзил топор в ствол и принялся гнуть дерево к земле. Оно затрещало, склонилось набок, но не повалилось. Надо было кликнуть Артура, но Петерис не хотел показывать, что один не может управиться. Снова взялся за лопату, стал рыть, и тогда обнаружился виновник — толстый корень, уходивший глубоко в землю. Несколько резких ударов топором, и большая ольха мягко легла на землю.

Петерис покосился на Артура — видел ли. Но тот, стоя к Петерису спиной, силился выдернуть черемуху.

— Чистая работа! — не сдержался Петерис.

Артур глянул одним глазом на поваленную ольху и снова нагнулся к черемухе. Невнимание со стороны Артура почему-то обидело Петериса, ведь он был не прочь разогнуть спину, перекинуться несколькими словечками, теперь же взял заступ и ушел к новому дереву. «Коли такой гордый, работай один! — решил он. — Все равно больше моего тебе не одолеть».

К вечеру мужчины промокли до нитки. Вернувшись домой, молча поужинали, и Артур сразу забрался на чердак спать. Даже не почитал при лампе, как обычно.

— Чего это он такой сердитый? Обидел ты его чем-нибудь? — озабоченно спросила Алиса.

— Я? Не обижал я его.

— Может, не надо было под дождем работать?

— Не хочет, пускай не работает.

Но все же Петерис чувствовал себя немного виноватым. Не был бы Артур таким порядочным, остановился бы сам и дух перевел, на дождь посетовал бы. Старики поденщики, те поумнее и смелее — зря себя в обиду не дадут и всегда время выкроят, чтоб покурить. Артур, правда, некурящий. Впрочем, Петерису никто тех денег, которые он в конце месяца уплатит Артуру, не дарил. Каждый сантим достается тяжким, изнурительным трудом. А если Артур считает, что его слишком загружают работой, пускай идет в другое место, пускай к хозяину на все лето нанимается — много книг прочтет! Петерис-то знает, что такое работать у настоящего живодера.

Но все-таки совесть грызла его, он решил, что больше так бесноваться не будет.

Улучив минуту, когда в комнате и на кухне никого не было, — Петерис с Артуром чистили канавы, Лизета прореживала свеклу, а Ильмар играл на дворе, — Алиса достала из шкафа небольшой блокнот, куда когда-то записывала песни, вырвала их, кинула в плиту и, напрягая память, словно пытаясь вспомнить или придумать что-то очень важное, принялась торопливо писать:

«Сегодня надо сделать:

Кончить прореживать свеклу.

Засеять салат и шпинат.

Укрыть соломой клубничные грядки.

Выстирать Ильмару и Петерису носки.

Прополоскать шерсть.

Вычистить зимнее пальто…»

— Мама, что ты там пишешь?

Алиса вздрогнула. Со двора, подтянувшись к подоконнику, в комнату заглядывал Ильмар.

— Ты на чем там встал?

— Иди посмотри!

Алиса подошла к окну.

— Сынок! Что ты натворил! Зачем сломал цветочки?

— Какие цветочки?

— Да разве ты не видишь?

Ильмар притащил ящик, в котором весной держали наседку, и поставил на едва проросший куст далий.

— Те, что не цветут, разве тоже цветочки?

— Не притворяйся глупее, чем ты есть! Цветы должны сначала вырасти, а уже потом начать цвести.

Всю весну Алиса собиралась разбить под окном клумбу, но все было некогда. Сорняк заглушал саженцы, а посаженные рядом в ящике львиный зев и астра пробились уж очень худосочные. Хорошо, что в «Апситес» так редко бывают чужие и не видят, какая она нерадивая хозяйка. А теперь и то, что было, испорчено Ильмаром.

Чуть погодя, так и не дописав своего списка, Алиса сунула в корзину будильник и отправилась в поле. Ильмар пошел с ней.

— Ну, какие горы своротила? — спросила Лизета, когда Алиса нагнулась к борозде.

Алиса мгновенно взяла себя в руки, ответила спокойно:

— Я, мамаша, очень торопилась. Но пока посуду из-под молока вымоешь, поросятам согреешь…

— Да. У кого работа будто сама делается, а у кого все из рук валится, словно с голоду помирает, — сказала свекровь без упрека в голосе и скорбно вздохнула, как бы примиряясь с несовершенством этого мира.

Солнце пекло, у Алисы разболелась голова. В таких случаях она обычно начинала тихо напевать, но петь при Лизете стеснялась.

Ильмару однообразное свекловичное поле вскоре надоело. Алису сегодня слишком занимали всякие мысли, чтобы, как обычно, возиться с сыном, мальчик заныл:

— Хочу к папе и дяде Артуру.

— Иди, детка.

Алиса часто думала о том, какой беспросветной была бы жизнь в «Апситес» без Ильмара. Мальчуган не очень крепкий, не очень живой, но хилым не назовешь, болеет редко, развивается вообще-то нормально, только ножки кривые. Врач сказал, от неправильного питания, Алиса недостаточно следила за собой, когда вынашивала и когда кормила грудью. Стоит кому-нибудь из чужих невзначай взглянуть Ильмару на ноги, как Алису охватывает неприятное сознание вины.