Предновогодье. Внутренние связи (СИ) - Хол Блэки

Компания Эльзы снялась с места, наевшись до отвала кучками зеленых листьев. Брюнетка простучала каблучками мимо меня и, нагнувшись, сказала на ухо:

— Ой, а у нашей собачки потерянные глазки! Ой, нашу собачку позабыли погладить по шерстке! Думала, он обратит на тебя внимание? Давай, приберись, — она шустро поставила поднос на Мелёшинский стол и сбежала с места преступления.

Ах, вот ты как! — сначала разозлилась я, а потом рассмеялась над трусоватой подлостью Эльзы. Брюнетка напомнила моську: куснет и отбежит, проверяя реакцию; снова подбежит, цапнет — и удирать.

Зато я стащила из столовой ложку, тайно засунув в сумку, пока бдительная техничка мутузила у выхода каких-то первокурсников, рискнувших удрать, не убрав за собой со стола.

Нас ждут великие дела и эксперименты.

Это могла быть 20 глава

У меня было окно в занятиях, и я смотрела в окно. Чердачное.

После звонка забрала куртку из раздевалки и, пройдя по пустынным коридорам, кое-как вскарабкалась по вертикальной лестнице с тяжеленной сумкой на плече. Как ни странно, на люк не удосужились повесить замок, хотя особой надобности в запирании не было: прямоугольный квадрат прятался в скудно освещенном углу потолка, делаясь незаметным. На неподъемном пути я успела ободрать руку и оббить сумку обо все мыслимые места.

Обойдя закоулки чердака, провела рукой по столу, собрав пыль трехсантиметровой толщины. Зачем-то нарисовала на столешнице два сердца, похожих на несостоявшийся шедевр Симы. В распахнутое окно ворвался порыв холодного ветра, переворошив рулоны со свернутыми картами и схемами.

Я долго любовалась заснеженным городом: белыми крышами, "парящими" вентиляционными шахтами, черными проплешинами голых деревьев, крошечными точками мчащихся машин, воронами, пересекающими размыто-голубое небо по важным птичьим делам. Вдыхала влажный свежий воздух и городские запахи, заносимые на чердак со сквозняком. Эхо доносило гудки клаксонов.

Прокрутив в памяти разговор с дознавателем Бобылевым, начала выгребать осадок из уголков души. Насобирала кучку грязи и выбросила из окошка да еще встряхнула рукой для верности. Скатертью дорога. Не для того я ревела вчера, чтобы теперь раскисать. Как бы нас не затирали, будем живы — не помрем. И прорвемся.

Вытащив столовскую ложку из сумки, подошла к окну, глубоко вздохнула и… вышвырнула, что есть мочи, в свободный полет над заснеженным институтским газоном. Ложка с удовольствием улетела вдаль, словно ей захотелось уподобиться галкам и воронам.

Я представила, как она летит в поднебесье и кричит: "Смотрите, птицы, и ложки тоже умеют летать!". Поморщилась — то ли мороз влияет на отупение, то ли холодный пирожок, но подобного бреда в голову мне еще не приходило.

Смотрела на удаляющуюся точку, смотрела и вдруг сообразила, что точка вовсе не удаляется, а приближается, причем с невероятной скоростью! Ложка, испугавшись открытого пространства, предпочла вернуться в уютный институтский дом. Я заметалась в оконном проеме и едва успела присесть, как столовый прибор ракетой ворвался в распахнутые створки, ударился в преграду в виде стены и упал на пол, скупо звякнув плоской лепешкой.

Институт не желал расставаться со своей собственностью.

Почесав голову, вернее, шапку, я взяла лепешку и оглядела. Ложку сплющило до блинообразного состояния.

Итак. Первый эксперимент плавно перетекал во второй. Поскольку произошло невосстановимое изменение первоначальной физической формы предмета, вряд ли его можно считать принадлежащим к казенному имуществу.

В качестве следующего опыта я решила не закидывать блинчик подобно томагавку, а отпустить, вытянув руку из окна. Такая великая вещь как сила тяжести, обязательно заявит о себе, и бывшая ложка упадет в рыхлый снег.

Высунув руку, я зажмурила глаза и отпустила. Досчитала до десяти и осторожно приоткрыла один глаз. Блинчик висел в воздухе, колтыхаясь на невидимых волнах. Я быстренько схватила его, пока внизу кто-нибудь мимо проходящий не поднял голову и не обратил внимание на неопознанный объект, висящий под институтской крышей.

Непродолжительные раздумья дали наиболее подходящее объяснение. Вис-потоки, обтекающие институт, искривлялись особым образом и позволяли зданию исполнять роль огромного магнита, притягивавшего любую вещь, которая принадлежала ему по праву. Магнит распознавал выбрасываемые предметы, разделяя их на личные и казенные

Взяв холодный пирожок с капустой, я быстренько обкусала и бросила вниз. Он улетел и утонул в снегу. Давясь, набила полный рот столовской плюшкой и выкинула объедок. Через мгновение тот влетел в окно, будто за окном стоял некто и отбивал ракеткой, возвращая обратно.

Ах, так! Я раскрошила остатки плюшки и высыпала за окошко. Они повисли пылевым облачком напротив чердака. Батюшки, прямые улики для гуляющих внизу! Высунувшись наполовину, я лихорадочно собрала плавающие в воздухе крошки.

Парадокс! Если проглочу кусочки столовской булочки, они уйдут в желудок по назначению и автоматически спишутся, а пока же, хоть в пыль их растирай, а клеймо институтской собственности будет кружиться надо мной роем.

Ну, что за институт? Другие ВУЗы как ВУЗы, а этот — столичный. Соответственно, и изюминки особенные, доставляющие кучу неудобств.

В течение дальнейшего часа я пыталась выбросить из окна: ножку от сломанного стула, уголок от рулона с анатомическими схемами, самолетик из тетрадного листа, взятого в нижнем ящике стола, поролоновый клоунский нос на разорванной резинке и колбу с отколотым краем, найденную на дне коробки с театральным реквизитом.

Из всех подвергнутых испытанию объектов лишь самолетик, спланировав в воздушных потоках, покружился над снегом, после чего исчез, залихватски завернув за угол здания, и назад не вернулся.

Остальные предметы не решались падать и выбрасываться, предпочтя рассыпаться в столетний прах на институтском чердаке, нежели гордо воспарить над просторами и геройски погибнуть, утонув в глубоком снегу. Вывод: со своей собственностью институт не расставался до ее смерти.

Нос начал подмерзать, пальцы на ногах — подстывать. Я грызла ногти, а мозг лихорадочно работал.

Таким образом, все пути вели к Монтеморту, бдящему на посту. Каким-то образом пес сортировал личные и институтские вещи и давал указания магниту, окружающему здание, пропускать избранно.

Мысль о том, что лохматый страж позволил выйти через парадные двери со столовскими расстегаями и библиотечным блокнотиком, казалась фантастической. Но ведь факт налицо? Налицо. Вопрос: зачем? Вдруг Монтеморт решил дальновидно заманить наглую студентку в ловушку? Я расслаблюсь, попрусь двухтомником Блюхермахера под обеими мышками, а меня хвать! — и растерзают не хуже плюшки.

Эх, выяснить бы поподробнее у Стопятнадцатого о ментальной связи Моньки с институтским магнитом, но декан сразу заподозрит неслучайный интерес.

Размышляя, я спустилась с чердака и, сдав куртку в раздевалку, переждала звонок в женском туалете. Со мной дожидались две расписные куколки с другого факультета. Они подкрасили губы, подрумянили щеки и принялись шептаться в уголке, поглядывая на меня.

Желающих стереть надпись с кабинки про наши отношения с Мэлом не нашлось. Наоборот, рисунок стал ярче и жирнее, а под ним появились многочисленные комментарии в столбик.

Прогорнил звонок, и следом пронеслась воздушная волна, сотрясши дверь туалета. Радуйтесь и трепещите, уважаемые учащиеся! Вас ждет гроза завравшихся крысок — великий и ужасный Альрик Вулфу с теорией символистики, которую начинаю тихо ненавидеть.

Я пришла в аудиторию одной из первых и заняла место под солнцем, вернее, перед Мелёшиным. Вскоре нахлынул поток студентов, а вместе с ними и Мэл поднялся ленивой походкой по ступенькам, уткнувшись в телефон. Ясно, обменивался сообщениями со своей белокурой красавицей, она ведь учится не с нами. Ах, какая трогательная привязанность! Не могут жить ни секунды друг без друга.