Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все мы собрались вокруг Мэй. Клейтон склонил голову, но Зак смотрел прямо в ее лицо.
Мы все стояли и стояли. Розалин поначалу тихонечко гудела себе под нос, полагаю, от застенчивости, но потом перестала.
Я бросила взгляд на Зака. По его лицу катились слезы.
– Я виноват, – сказал он. – Во всем этом виноват я. Если бы я сдал того, кто бросил бутылку, меня бы не арестовали и ничего такого не случилось бы.
Я льстила себя надеждой, что он никогда не узнает, что это его арест толкнул Мэй в реку. Но, выходит, не стоило на это надеяться.
– Кто тебе сказал? – спросила я.
Он махнул рукой – дескать, какая разница.
– Моя мать услышала об этом от Отиса. Она не хотела мне говорить, но понимала, что рано или поздно я где-нибудь да узнаю. – Он отер лицо. – Я просто жалею, что…
Августа протянула руку и коснулась плеча Зака:
– Ну, знаешь, я вот могла бы сказать: ах, если б я ей с самого начала рассказала, что тебя арестовали, а не утаивала, то ничего такого не случилось бы. Или если бы я не пустила Мэй тем вечером к стене, то ничего такого не случилось бы. Или если бы я не стала ждать так долго, прежде чем пойти за ней… – Она перевела взгляд на тело сестры: – Мэй сама сделала это с собой, Зак.
Однако я боялась, что чувство вины найдет способ прилепиться к ним. Ведь оно всегда так делает.
– Мне сейчас не помешала бы твоя помощь. Надо завесить ульи, – сказала Августа Заку, когда они с Клейтоном собрались уезжать. – Помнишь, как мы делали, когда умерла Эстер? – Глянув в мою сторону, она пояснила: – Эстер была одной из «дочерей Марии», она умерла в прошлом году.
– Конечно, я могу остаться и помочь, – согласился Зак.
– А ты хочешь пойти с нами, Лили? – спросила Августа.
– Да, мэм!
Завешивать ульи, надо же! – я понятия не имела, что это означало, но не согласилась бы пропустить такое событие и за пятьдесят долларов.
Проводив Клейтона, мы закрепили на головах шлемы с сетками и пошли к ульям, неся в руках охапки черной шелковистой материи, нарезанной гигантскими квадратами. Августа показала нам, как набрасывать тканевый квадрат поверх каждого улья, придавливать его кирпичом и оставлять открытым леток.
Я смотрела, как Августа на мгновение замирала перед каждым ульем, сплетя пальцы под подбородком. Интересно, ради чего мы это делаем? Этот вопрос донимал меня всю дорогу, но происходящее казалось мне священным ритуалом, который не следовало прерывать.
Закрыв все ульи, мы встали под соснами и стали смотреть на них – этот город из черных зданий. Город траура. Даже пчелиное гудение под черными драпировками сделалось мрачным, низким и длинным; должно быть, как-то так звучат над морем по ночам туманные горны маяков.
Августа стащила с себя шлем и пошла к садовым креслам на заднем дворе. Мы с Заком потащились за ней. Сели спиной к солнцу, глядя на стену плача.
– Пчеловоды издревле накрывали свои ульи, когда умирал кто-то из семьи, – сказала Августа.
– Откуда это пошло? – спросила я.
– Считалось, что, накрывая ульи, мы не даем пчелам уйти. Видишь ли, когда в семье случалась смерть, им было меньше всего нужно, чтобы их пчелы зароились и улетели. А удержание пчел предположительно гарантировало, что умерший родится снова.
Я вытаращила глаза:
– Правда?!
– Расскажи ей об Аристее, – попросил Зак.
– Ах да, Аристей… Каждый пчеловод должен знать его историю. – Августа улыбнулась заговорщицки, и я поняла, что сейчас услышу вторую часть посвящения пчеловода, если первой частью считать укус. – Аристей первым стал держать пчел. Однажды все его пчелы погибли – это было наказанием от богов за дурное дело, содеянное Аристеем. Боги велели ему в знак раскаяния принести в жертву быка, а потом вернуться к его остову через девять дней и заглянуть внутрь. Ну, Аристей сделал, как ему было велено, а когда вернулся, увидел, что из мертвой туши вылетает рой пчел. Его собственных пчел, возрожденных. Он отнес их домой, посадил в ульи, и после этого люди уверовали, что пчелы обладают властью над смертью. Греческие цари строили себе гробницы в форме ульев по этой самой причине.
Зак сидел, опершись локтями на колени, глядя на пятачок травы, по-прежнему пышной и изумрудно-зеленой после наших плясок под дождевателем.
– Пчела взлетает – душа оживает, – сказал он.
Я непонимающе глянула на него.
– Это старая пословица, – пояснила Августа. – Она означает, что душа человека переродится в следующей жизни, если рядом будут пчелы.
– Это из Библии? – спросила я.
Августа рассмеялась.
– Нет, но давным-давно, когда христиане скрывались от римлян в катакомбах, они выцарапывали на стенах изображения пчел. Чтобы напоминать друг другу, что, умерев, воскреснут.
Я сунула ладони под бедра и выпрямилась, пытаясь представить себе катакомбы, чем бы они ни были.
– Думаешь, завешивая черной тканью ульи, мы поможем Мэй добраться до небес? – спросила я.
– Боже мой, нет, конечно! – покачала головой Августа. – Завешивание ульев – это для нас. Я делаю это, чтобы напомнить нам, что жизнь уступает дорогу смерти, а затем смерть поворачивает вспять и уступает дорогу жизни.
Я откинулась на спинку стула, глядя в небо: такое оно бесконечное и так хорошо монтируется с этим миром, прямо как крышка с ульем. Больше всего на свете мне стало жаль, что мы не сможем похоронить Мэй в гробнице в форме улья. Что я сама не могу лечь в такую гробницу и переродиться.
Явились «дочери Марии», нагруженные едой. Когда я видела их в последний раз, у Куини и ее дочери Вайолет были самые маленькие шляпки в группе, а на этот раз они пришли вообще без шляпок. Думаю, это потому что Куини терпеть не могла прятать белизну своих волос, которой страшно гордилась, а Вайолет, которой было по меньшей мере лет сорок, не могла заставить себя носить шляпку, если ее не надевала мать. Если бы Куини пошла на кухню и сунула голову в духовку, Вайолет поступила бы так же.
Люнелла, Мейбели, Кресси и Душечка были в черных шляпах, не таких броских, как прежние; только Люнелла отличилась красной вуалькой и красным же пером. Они сняли шляпы и разложили их на пианино, как только вошли. Так и подмывало спросить: И какой смысл было их надевать?
Они тут же взялись
