Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид

Джун я видела только во время приходов Нила, а это случалось каждый Божий день. Она спускалась по лестнице, надев серьги-кольца, и они уезжали подолгу кататься на машине, что, по ее же словам, было для нее невероятно полезно. Ветер приводил в порядок ее мысли, а сельская местность заставляла понять, что вся жизнь еще впереди – только и ждет, чтобы ее прожили. Нил садился за руль, а Джун на переднее пассажирское сиденье, да так, что практически оказывалась за рулем вместе с ним. Честное слово, я даже беспокоилась об их безопасности.

Пару раз заезжал Зак, просто чтобы навестить нас, и находил меня в садовом кресле с подобранными под себя ногами, перечитывавшей записи в блокноте. Иногда стоило его завидеть, как мой желудок исполнял серию внезапных падений и рывков.

– Ты мне на одну треть друг, на одну треть брат, на одну треть партнер-пчеловод, а на одну треть бойфренд, – как-то раз сказала я ему.

Он же объяснил, что у меня в уравнении слишком много третьих долей. Конечно, я и так это знала, поскольку, пусть и нет у меня таланта к математике, но все же не настолько я бездарна. Мы смотрели друг на друга, и я пыталась понять, которую из этих третьих долей следует исключить.

Я заговорила:

– Будь я негритянкой…

Он прижал пальцы к моим губам, так что я ощутила их солоноватый вкус.

– Нельзя думать об изменении цвета кожи, – сказал он. – Изменение мира – вот о чем нам надо думать.

От него теперь только и было слышно, что о поступлении в юридическую школу и «надирании задниц». Он не говорил «белых задниц», за что ему спасибо, но, полагаю, именно это он имел в виду.

Внутри него появилось что-то такое, чего прежде не было. Горячечное, наэлектризованное, гневное. Когда он был рядом, мне казалось, будто я подошла к газовой горелке, к линии голубых огней, горящих в темном, влажном разрезе его глаз.

Он говорил о расовых бунтах в Нью-Джерси, о полицейских, избивающих дубинками негритянских парней, швыряющихся камнями, о коктейлях Молотова, о сидячих забастовках, о правом деле, о Малкольме Иксе и о Союзе афроамериканского единства, который дает ку-клукс-клану отведать его же собственного угощения.

Мне хотелось сказать Заку: Помнишь, как мы ели ледяные кубики кул-эйда под соснами? Помнишь, как ты пел «Черничный холм»? Помнишь?

После целой недели непрерывного траура, как раз когда я думала, что мы теперь вечно будем жить в своих одиноких скорбящих мирках и больше никогда не сядем за стол вместе и не станем работать бок о бок в медовом доме, я обнаружила Розалин на кухне. Она накрывала стол на четверых, расставляя «воскресный» фарфор – тарелки с розовыми цветами и кружевной каймой по краям. Я чуть не умерла от счастья, потому что жизнь, похоже, начала налаживаться.

Розалин выставила на стол восковую свечу, и, кажется, это был первый «ужин при свечах» за всю мою жизнь. А вот что было в его меню: тушеная курица, рис с подливой, масляные бобы, нарезанные ломтиками помидоры, бисквиты и горящая свеча.

Мы едва начали есть, как Розалин спросила Джун:

– Ну, так ты собираешься выходить за Нила или нет?

Мы с Августой перестали жевать и напряженно выпрямились.

– Мое дело – знать, а ваше – выяснять, – ответила Джун.

– И как, скажи на милость, нам это выяснить, если ты говорить не хочешь? – спросила Розалин.

Когда мы закончили есть, Августа выставила на стол из холодильника четыре бутылки ледяной кока-колы с четырьмя маленькими пакетиками соленого арахиса. Мы сидели и смотрели, как она снимает с бутылок крышечки.

– А это еще что такое? – удивилась Джун.

– Это наш любимый десерт, мой и Лили, – пояснила Августа, улыбаясь мне. – Нам нравится сыпать арахис прямо в бутылку, но ты можешь есть его отдельно, если хочешь.

– Наверное, я лучше буду отдельно, – проворчала Джун, закатив глаза.

– Я хотела приготовить коблер, – обратилась к ней Розалин, – но Августа сказала, что сегодня будет кола с орешками. – И это «кола с орешками» из ее уст прозвучало как «сопли с козявками».

Августа рассмеялась:

– Ничего-то они не понимают в деликатесах, верно, Лили?

– Верно, мэм, – ответила я, встряхивая арахис в своей бутылке, из-за чего кола вспенилась, а потом орешки всплыли в коричневой жидкости.

Я прихлебывала и жевала, наслаждаясь ощущением одновременно сладости и солености во рту, глядя в окно, где птицы возвращались в гнезда, а луна только-только начинала струить свет на равнины Южной Каролины, островка земли, где мне было так уютно с тремя женщинами, чьи лица озаряло сияние свечи.

Допив колу, мы перешли в «залу», чтобы вместе читать «Радуйся, Мария» – впервые после смерти Мэй.

Я опустилась на коврик рядом с Джун, а Розалин, как обычно, устроилась в качалке. Августа встала возле Мадонны и сложила предсмертную записку Мэй так, что она стала напоминать маленький бумажный самолетик. Она вставила его в глубокую трещину на боковой поверхности шеи Мадонны. Потом похлопала черную Марию по плечу и испустила долгий вздох, от которого лишенная воздуха комната словно снова ожила. И сказала:

– Что ж, вот и все.

Я ночевала в розовом доме вместе с Розалин со дня смерти Мэй, но когда мы тем вечером стали подниматься по лестнице, я, повинуясь внезапному желанию, сказала:

– Знаешь что? Наверное, я переберусь обратно в медовый дом.

Я вдруг поняла, что скучаю по собственной отдельной комнате.

Розалин уперла руки в боки:

– Господь милосердный, ты устроила такую бучу из-за того, что я переехала сюда и бросила тебя, а теперь сама хочешь меня бросить?!

На самом деле Розалин была совершенно не против моего желания перебраться в медовый дом; она просто не могла упустить шанс подпортить мне малину.

– Так и быть, помогу тебе перенести вещи, – сказала она.

– Ты имеешь в виду – сейчас?

– Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, – наставительно сказала она мне.

Полагаю, ей тоже хотелось иметь собственную комнату.

После того как Розалин ушла, я оглядела свой прежний закуток в медовом доме. Как там было тихо! Я могла думать только об одном – о том, что завтра правда выплывет наружу и все изменится.

Я вынула из вещмешка фотографию матери и Черную Мадонну, готовясь показать их Августе, сунула под подушку. Но когда я выключила свет, моя узкая твердая постель заполнилась страхом. Он нашептывал мне обо всех вариантах, в которых моя