Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне знакомо это чувство, – сказал он.
Я вгляделась в его глаза так пристально, как могла.
– Этот арест… – Я не знала, как выразить это словами.
– Что – арест? – спросил он.
– Он изменил тебя, верно?
Зак перевел взгляд на воду:
– Иногда, Лили, во мне кипит столько злости, что хочется кого-нибудь убить.
– Мальчишки, надевшие на меня рыбный ошейник, – они тоже так вот злились. Злились на мир, и оттого стали жестокими. Ты должен пообещать мне, Зак, что не будешь таким, как они.
– Я не хочу этого, – сказал он.
– Я тоже.
Он наклонился и поцеловал меня. Поначалу его поцелуй был как крылышки мотылька, легонько мазнувшие меня по губам, потом он разомкнул губы, свои и мои. Я уступила. Он целовал меня нежно, но в то же время голодно, и мне нравился его вкус, запах его кожи, то, как размыкались и смыкались его губы, размыкались и смыкались. Я плыла в реке света. В сопровождении эскорта рыб. Украшенная рыбами. Но как бы прекрасно ни ныло все мое тело, каким бы неистовым ни было биение жизни под моей кожей, я все равно чувствовала, как напротив моего сердца гибнут рыбки.
Когда поцелуй закончился, Зак взглянул на меня пылким взглядом:
– Никто даже не представляет, как усердно я буду учиться в этом году! Я буду помнить о тюремной камере, и это заставит меня зарабатывать такие высокие оценки, каких я никогда не получал. И когда этот год закончится, ничто не помешает мне уехать отсюда и поступить в колледж.
– Я знаю, что ты это сделаешь, – ответила я. – Обязательно.
И это были не просто слова. Я неплохо умею оценивать людей, и я знала твердо, как свершившийся факт, что он станет юристом. Перемены надвигались даже на нашу Южную Каролину, они практически носились в воздухе – и Зак поможет им осуществиться. Он будет одним из барабанщиков свободы, о которых говорил Мартин Лютер Кинг. Вот как я предпочитала думать сейчас о Заке. Как о барабанщике.
Он повернулся ко мне и, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
– Я хочу, чтобы ты знала, что я… – Он замолк и поднял взгляд к верхушкам деревьев.
Я шагнула ближе к нему:
– Ты хочешь, чтобы я знала – что?
– Что я… я к тебе неравнодушен. Я постоянно о тебе думаю.
У меня мелькнула мысль сказать, что есть вещи, которых он обо мне не знает, что, возможно, если бы знал, то не был бы ко мне неравнодушен, но я улыбнулась и ответила:
– Я к тебе тоже неравнодушна.
– Сейчас мы не можем быть вместе, Лили, но однажды, после того как я уеду и стану кем-то, я найду тебя, и тогда мы будем вместе.
– Обещаешь?
– Обещаю. – Он снял с шеи свой медальон и надел на меня. – Это чтобы ты не забыла, ладно?
Серебряный прямоугольник скользнул мне под футболку и угнездился, прохладный и надежный, между грудями. Закари Линкольн Тейлор, покоящийся там вместе с моим сердцем.
Входящий в воду по самую мою шею.
Глава двенадцатая
Будь матка сообразительнее, она бы, вероятно, стала безнадежной невротичкой. А так она стеснительна и пуглива – возможно, потому что никогда не покидает улей, но проводит свои дни в темноте, в своего рода вечной ночи, в постоянных родах… Ее истинная роль – не королева, а скорее мать улья, потому ее и называют маткой. И все же есть в этом именовании некая насмешка, поскольку ей не свойственны ни материнские инстинкты, ни способность заботиться о своих отпрысках.
«Королева должна умереть: и другие дела пчел и людей»
Я ждала Августу в ее комнате. Ожидание – о, в этом деле у меня был немалый опыт. Ждать, пока девочки в школе куда-нибудь меня пригласят. Пока Ти-Рэй изменит свое отношение. Пока приедет полиция, чтобы отволочь нас в тюрьму на болотах. Пока моя мать пошлет мне знак любви.
Мы с Заком гуляли, пока «дочери Марии» не завершили обряд в медовом доме. Мы помогли им прибраться во дворе, я составляла тарелки и чашки, а Зак складывал столики. Улыбающаяся Куини спросила:
– Как так получилось, что вы двое ушли до того, как мы закончили?
– Это тянулось слишком долго, – ответил Зак.
– Ах, вот в чем дело! – протянула она, дразнясь, и Кресси хихикнула.
Когда Зак уехал, я прошмыгнула обратно в медовый дом и достала из-под подушки фотографию матери и образок черной Марии. Сжимая их в руках, пробралась мимо «дочерей», домывавших посуду на кухне. Они окликнули меня:
– Куда собралась, Лили?
Мне не хотелось показаться невежливой, но я вдруг обнаружила, что не могу ответить, не могу выговорить ни слова праздной болтовни. Я хотела узнать о своей матери. Больше меня ничто не заботило.
Я прошла прямиком в комнату Августы, комнату, наполненную запахом свечного воска. Включила лампу, села на кедровый сундук в изножье ее кровати и принялась сплетать и расплетать руки – раз восемь-десять подряд. Они были холодные, влажные и словно обладали собственным разумом. Им хотелось суетиться и щелкать суставами. В конце концов я засунула их под бедра.
Единственный раз я была в комнате Августы, когда потеряла сознание во время встречи «дочерей Марии» и очнулась на ее кровати. Должно быть, я тогда была слишком не в себе, чтобы толком рассмотреть ее, потому что сейчас все здесь было мне внове. По этой комнате можно было бродить часами, как на экскурсии в музее, рассматривая ее вещи.
Начать с того, что все здесь было голубым. Покрывало, занавески, ковер, обивка кресла, абажуры. Однако не думайте, что это выглядело однообразно. Голубого здесь было десять разных оттенков. Небесный, озерный, матросский, аквамариновый – на любой вкус. У меня возникло ощущение, что я плаваю в океане с аквалангом.
На трюмо, куда менее интересные люди поставили бы шкатулку с украшениями или фотографию в рамке, у Августы стоял перевернутый аквариум с огромным куском сот внутри. Мед вытек и образовал лужицы на подносе под стеклянным куполом.
На тумбочках стояли свечи, оплывшие в бронзовые подсвечники. Интересно, не те ли, которые отливала я сама? Может быть, это
