Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я подошла к книжной полке и стала рассматривать аккуратно расставленные на ней книги. «Передовой язык пчеловодства», «Научное обустройство пасек», «Опыление с помощью пчел», «Мифы и легенды рыцарской эпохи» Булфинча, «Мифы Древней Греции», «Производство меда», «Мировые легенды о пчелах», «Мария в веках». Я сняла с полки последнюю и раскрыла, положив на колени, листая страницы. Иногда Мария была брюнеткой с карими глазами, иногда голубоглазой блондинкой, но неизменно оставалась чудесной. Она выглядела как участница конкурса красоты «Мисс Америка». Как «мисс Миссисипи». Обычно как раз девушки из Миссисипи на таких конкурсах и побеждают. Мне вдруг ужасно захотелось увидеть Марию в купальнике и туфлях на каблуке – до ее беременности, конечно же.
Однако большим потрясением стали для меня все изображения Марии, на которых архангел Гавриил вручал ей лилию. На каждой картине, каждой иконе, где он являлся, чтобы объявить ей, что у нее будет лучший на свете ребенок, хоть она еще и не замужем, архангел протягивал ей большую белую лилию. Словно награду в утешение за все сплетни, героиней которых ей предстояло стать. Я закрыла книгу и поставила ее обратно на полку.
Ветерок влетал в открытое окно и гулял по комнате. Я подошла к окну и стала смотреть на темную кайму деревьев на краю леса, на полумесяц, похожий на золотую монету, вставленную в прорезь, готовую вот-вот со звоном провалиться в небо. Сквозь оконную сетку просачивались голоса. Женские голоса. Они взлетали щебетом и таяли вдали. «Дочери» разъезжались. Я наматывала волосы на пальцы, кругами ходила вокруг коврика, как кружит собака, прежде чем улечься на пол.
Я думала о фильмах про тюрьму, в которых заключенному – разумеется, невинно осужденному – предстоит казнь на электрическом стуле, и камера переключается с бедняги, потеющего в своей тюремной камере, на циферблат часов, где стрелка подползает к двенадцати.
Я снова села на кедровый сундук.
Раздались шаги по половицам коридора – размеренные, неторопливые. Шаги Августы. Я села ровнее, выпрямилась, мое сердце забилось так сильно, что я слышала стук крови в ушах. Войдя в комнату, она сказала:
– Я так и думала, что найду тебя здесь.
У меня возникло желание метнуться и проскочить мимо нее в дверь, выпрыгнуть из окна. Ты не обязана это делать, сказала я себе, но изнутри меня поднималось желание. Я должна была знать.
– Помнишь, когда… – начала я. Мой голос был едва громче шепота. Я откашлялась и начала снова: – Помнишь, ты сказала, что нам следует поговорить?
Она закрыла дверь. С таким особым, окончательным звуком. Пути назад нет, говорил он. Вот и все, говорил он.
– Помню, и очень хорошо.
Я выложила на сундук фотографию матери.
Августа подошла и взяла ее в руки.
– Ты просто ее копия.
Она перевела на меня глаза – большие, мерцающие, с медным огнем внутри. Мне вдруг захотелось хоть разок взглянуть на мир этими глазами.
– Это моя мать, – сказала я.
– Я знаю, золотко. Твоей матерью была Дебора Фонтанель Оуэнс.
Я смотрела на нее и моргала. Она шагнула ко мне, и желтый свет лампы покрыл ее очки золотой амальгамой, так что я больше не могла разглядеть ее глаз. Тогда я сменила позу, чтобы видеть их лучше.
Она подтащила стул от трюмо к сундуку и села лицом ко мне.
– Я так рада, что мы наконец обо всем этом поговорим!
Я чувствовала, как она легонько касается меня коленом. Прошла целая минута, а ни одна из нас еще не сказала ни слова. Она держала фотографию в руках, и я понимала, что она ждет, пока я нарушу молчание.
– Ты знала, кто моя мать, – сказала я, сама не понимая, что ощущаю – то ли гнев, то ли предательство, то ли попросту удивление.
Она положила свою руку на мою и чуть погладила кожу.
– В первый же день, когда ты пришла сюда, я лишь посмотрела на тебя – и увидела Дебору, когда она была в твоем возрасте. Я знала, что у Деборы есть дочь, но подумала – нет, быть такого не может. Поверить, что дочь Деборы явится в мою гостиную – это было слишком. Потом ты сказала, что тебя зовут Лили, и в эту же секунду я поняла, кто ты.
Наверное, мне следовало этого ожидать. Я почувствовала, что в горле собираются слезы, хоть и сама не понимала почему.
– Но… но… ты же ничего не сказала! Как так получилось, что ты мне не сказала?
– Ты была не готова узнать о ней. Я не хотела рисковать. Не хотела, чтобы ты снова сбежала. Я хотела, чтобы ты почувствовала под ногами твердую почву, укрепила вначале свое сердце. Всему свое время, Лили. Нужно знать, когда настаивать, а когда сохранять спокойствие, когда позволять всему идти своим чередом. Вот что я пыталась сделать.
Стало так тихо… Как я могла на нее злиться? Я ведь поступила точно так же. Утаила от нее то, что знала, а ведь мои резоны и близко не были так благородны, как ее.
– Мне Мэй сказала, – выдавила я.
– Что именно тебе сказала Мэй?
– Я увидела, как она выкладывает для тараканов дорожку из крошек печенья и маршмеллоу. Однажды отец сказал, что моя мать делала то же самое. Я рассудила, что она научилась этому от Мэй. И тогда я спросила Мэй: «Ты когда-нибудь знала Дебору Фонтанель?» – и она ответила, что знала, что Дебора жила в медовом доме.
Августа покачала головой:
– Боже милостивый, сколько же всего предстоит рассказать! Помнишь, я говорила тебе, что была домработницей в Ричмонде до того, как нашла место учительницы? Так вот, я работала в доме твоей матери.
Дом моей матери. Странно было думать о ней как о человеке, у которого была своя крыша над головой. Как о человеке, который лежал на постели, ел еду за столом, принимал ванны.
– Ты знала ее, когда она была маленькой?
– Тогда я заботилась о ней, – ответила Августа. – Гладила ее платьица и собирала ей школьные обеды в бумажные пакеты. Она обожала арахисовую пасту. Больше ей ничего и не надо было. Арахисовая паста – с понедельника по пятницу.
Я выдохнула, осознав, что все это время задерживала дыхание.
– А что еще она любила?
– Она любила своих кукол. Устраивала для них чаепития в саду, и я готовила крошечные сэндвичи. – Августа помолчала, вспоминая. – А вот домашние задания она не любила. Мне приходилось постоянно присматривать, чтобы
