Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид

Я действительно почти ничего не знала о католической церкви, но почему-то была уверена, что папа римский хлопнулся бы в обморок, если бы это увидел. А вот брат Джеральд вряд ли. Он не стал бы тратить время на обмороки, сразу затеял бы приготовления к экзорцизму.

Что до меня, я никогда не видела, чтобы взрослые люди кормили друг друга, и наблюдала за этим процессом с ощущением, что вот-вот разревусь. Не знаю, что в нем так меня растрогало, но по какой-то причине это круговое кормление заставило меня проникнуться к миру более добрыми чувствами.

Судьбе было так угодно, чтобы меня кормила Джун. Открыв рот, закрыв глаза в ожидании плоти Марии, я почувствовала, как шепот Джун коснулся моего уха: «Прости, что я была сурова с тобой, когда ты здесь появилась», – а потом сладость меда растеклась по моему рту.

Я жалела, что рядом со мной стоит не Зак – тогда я могла бы положить кекс ему на язык. Я сказала бы: Надеюсь, это смягчит твое отношение к миру. Надеюсь, это подарит тебе чувство нежности. Вместо этого мне пришлось угощать кексом Кресси, которая съела его с закрытыми глазами.

После того как все мы причастились, Зак с Нилом пошли в «залу» и вернулись оттуда, неся Мадонну в Цепях. Отис шел следом за ними, волоча цепь. Они установили статую на красную тележку. Августа наклонилась ко мне:

– Мы будем разыгрывать историю Мадонны в Цепях. Мы отвезем ее в медовый дом и прикуем там на ночь.

Я подумала: Мадонна проведет эту ночь в медовом доме. Со мной.

Пока Августа медленно везла тележку через двор, Зак и Нил придерживали Мадонну, чтобы не упала. Осмелюсь сказать, цветочная гирлянда, которой была оплетена тележка, здорово ее украсила.

Джун несла виолончель, а «дочери» сопровождали тележку, выстроившись цепочкой, держа в руках горящие свечи. Они пели: «Мария, звезда морская. Мария, луна ярчайшая. Мария, соты медовые».

Мы с Розалин шли в арьергарде, тоже держа свечи, пытаясь подпевать с закрытым ртом, поскольку слов не знали. Я прикрыла ладонью пламя своей свечи, чтобы его не задуло ветром.

У двери медового дома Нил и Зак сняли статую с тележки и внесли внутрь. Душечка толкнула локтем Отиса, и он вошел в дом и помог им установить ее между центрифугой и отстойником для меда.

– Отлично, – сказала Августа. – Теперь начнем последнюю часть нашего богослужения. Давайте становитесь полукругом вокруг Мадонны.

Джун заиграла на виолончели мрачную мелодию, а Августа стала пересказывать историю черной Марии от начала до конца. Когда она добралась до той части, где рабы прикасались к красному сердцу и Мадонна наполняла их бесстрашием и планами побега, Джун заиграла громче.

– Богородица стала такой могущественной, – рассказывала Августа, – что хозяин был вынужден посадить ее под арест, приковать в каретном сарае. Ее повергли наземь и заковали в цепи.

– Благословенная, благословенная Мать, – пробормотала Вайолет.

Нил и Отис взяли цепи и начали обматывать Мадонну. Отис так размахивал ими, что казалось, будет чудом, если он никого не зашибет.

Августа тем временем продолжала рассказ:

– Но каждый раз, когда хозяин приковывал Марию в каретном сарае, она разбивала цепи и возвращалась к своим людям.

Августа помолчала. Обошла круг, заглядывая в лицо каждому из нас, задерживая взгляд, словно никуда не спешила.

Потом заговорила громче:

– Что сковано, будет расковано. Что повергнуто, будет поднято. Таково обетование Госпожи нашей.

– Аминь, – отозвался Отис.

Джун заиграла снова, теперь более радостную мелодию – и слава богу! Я смотрела на Марию, с ног до головы опутанную заржавленными цепями. На улице поперек всего неба сверкнула зарница.

Казалось, все погрузились в медитацию… или что они там делали. Глаза были закрыты у всех, кроме Зака. Он смотрел на меня в упор.

Я снова глянула на бедную Марию в оковах. Мне невыносимо было видеть ее такой.

– Это всего лишь инсценировка, – словно прочтя мои мысли, сказала мне Августа. – Чтобы помочь нам помнить. Память – это все.

И все равно сама идея происходящего окутывала меня печалью. Я терпеть не могла вспоминать.

Я повернулась и вышла из медового дома в теплую тишину ночи.

Зак нагнал меня у помидорных грядок. Он взял меня за руку, и мы молча пошли дальше, переступив через стену Мэй, в лес. Цикады сходили с ума, наполняя воздух своими странными песнями. Дважды я вошла лицом в паутину, ощущая тонкие прозрачные нити на коже, и мне это понравилось. Вуаль, сотканная из ночи.

Мне нужна была река. Ее природная дикость. Мне хотелось раздеться догола и позволить воде облизать мою кожу. Сосать речную гальку, как я делала в ту ночь, когда мы с Розалин спали у ручья. Даже смерть Мэй не смогла отвратить меня от этой реки. Река сделала все, что могла, я была уверена в этом, чтобы подарить Мэй мирный уход из жизни. В реке можно умереть, но, может быть, в ней же можно и возродиться, как в гробницах-ульях, о которых рассказывала Августа.

Под деревьями лунная дорожка уходила вниз. Я свернула к воде.

Как умеет сиять в темноте вода! Мы стояли на берегу и смотрели на подвижные пятна света, и водяные звуки разрастались вокруг нас. Мы по-прежнему держались за руки, и я почувствовала, как его пальцы крепче сжали мои.

– Там, где я раньше жила, неподалеку был пруд, – начала я. – Иногда я бегала к нему, чтобы пошлепать босиком по воде. Однажды наткнулась на мальчишек с соседней фермы – они удили рыбу. Всю рыбешку, которую им удавалось поймать, они нанизывали на проволоку. Они поймали меня на берегу, повалили и надели кукан мне на шею, сделав проволочный ошейник слишком узким, чтобы его невозможно было снять через голову. Я кричала: «Дайте мне встать, снимите это с меня!» – но они только смеялись и говорили: «Да что такое, неужто тебе не нравится рыбное ожерелье?»

– Проклятые мальчишки, – пробормотал Зак.

– Несколько рыбок уже уснули, но большинство еще трепыхались, их испуганные глаза смотрели на меня. Я поняла, что, если погрузиться в воду по шею, они смогут дышать. Я зашла в пруд по колено, но потом повернула обратно. Мне было слишком страшно заходить дальше. Наверное, это было хуже всего. Я могла бы спасти их, но не спасла.

– Ты же не могла сидеть в пруду вечно, – сказал Зак.

– Но я могла бы просидеть в нем долго. А я только умоляла их снять с