Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наевшись до сонливости, мы пошли в «залу» сидеть с Мэй. «Дочери Марии» передавали по кругу деревянную миску с едой, которую они называли «манной». Это была подсоленная смесь семян подсолнечника, кунжута, тыквы и гранатовых зернышек, сбрызнутая медом и запеченная до готовности. Ее ели щепотками, приговаривая, что им и в голову не пришло бы сидеть с умершими и не есть при этом семечки. Семечки не дают живым впадать в отчаяние, так они объяснили.
Мейбели сказала:
– Она так хорошо выглядит. Правда же, хорошо ведь выглядит?
Куини фыркнула:
– Раз она такая красотка, может быть, выставим ее на витрину похоронной конторы, туда, где подъездное окно?
– Ой, Куини! – ахнула Мейбели.
Кресси обратила внимание, что мы с Розалин ничего не понимаем, и снизошла до объяснения:
– В городской похоронной конторе есть подъездное окно. Раньше в этом здании был банк.
– А теперь они выставляют открытые гробы прямо в подъездное окно, к которому мы раньше подъезжали, чтобы, не выходя из машины, обналичивать чеки, – подхватила Куини. – Можно проехать рядом и отдать дань уважения прямо на ходу. Они даже выкладывают книгу для записи гостей в ящичек, чтобы люди ставили подписи.
– Да вы шутите, – не поверила Розалин.
– А вот и нет, – ответила Куини. – Мы говорим серьезно.
Может быть, они и говорили правду, но серьезными при этом не выглядели. Они валились друг на друга, хохоча, а Мэй лежала мертвая.
Люнелла сказала:
– Однажды я подъехала туда, чтобы увидеть покойную миссис Ламар, поскольку давным-давно у нее работала. Женщина, которая сидела в окне рядом с ее гробом, прежде работала в банке кассиром и, когда я проезжала, по привычке сказала мне: «Желаю вам хорошего дня».
Я повернулась к Августе, которая отирала глаза: у нее выступили слезы от смеха. Я спросила:
– Ты же не позволишь выставить Мэй в банковское окно?
– Золотко, не переживай, – успокоила меня Душечка. – Подъездное окно в похоронной конторе для белых. Только у них хватает денег, чтобы сотворить такой абсурд.
Они опять зашлись истерическим хохотом, и я тоже не смогла удержаться от смеха – отчасти от облегчения, что никто не станет праздно проезжать мимо похоронной конторы, чтобы поглазеть на Мэй, а отчасти потому, что невозможно не рассмеяться, когда видишь, как смеются «дочери Марии».
Но я раскрою вам один секрет – то, что не заметила ни одна из них, даже Августа, и что порадовало меня больше всего. Дело было в том, что Душечка говорила о белых так, словно я на самом деле была одной из «дочерей». И никто из присутствующих не одернул ее: «Душечка, ты вот так говоришь о белых, а ведь среди нас белая». Они даже не подумали, что я от них отличаюсь.
Вплоть до этого момента я думала, что великая цель заключается в том, чтобы примирить белых и цветных между собой, но после решила, что лучше бы никакой разницы в цвете вообще не было. Я все думала о том полицейском, Эдди Хейзелвурсте, который сказал, что я будто бы унижаю себя, живя в доме цветных, и никак не могла понять, как так вышло, что цветные женщины стали считаться людьми самого низшего сорта. Достаточно было просто присмотреться к ним, чтобы понять, какие они необыкновенные, словно скрывающиеся среди нас члены королевской фамилии инкогнито. Эдди Хейзелвурст. Параша, а не человек!
Я ощущала такие теплые чувства к ним, что подумала про себя: когда я умру, буду рада, если меня выставят в подъездное окно, и «дочери Марии» хорошенько над этим посмеются.
Во второе утро бдения, задолго до приезда «дочерей», еще до того как с верхнего этажа спустилась Джун, Августа нашла предсмертную записку Мэй, оставленную между корнями дуба, росшего меньше чем в десяти ярдах[30] от места, где она умерла. Лес укрыл листок только что распустившимися листьями, из тех, что вырастают за один день.
Розалин готовила пирог с банановым кремом в честь Мэй, а я сидела за столом, завтракая хлопьями и пытаясь найти какую-нибудь достойную передачу в радиоприемнике, когда Августа ворвалась на кухню, держа записку обеими руками, словно слова могли вывалиться из нее, если она не будет осторожна.
Она гаркнула у лестницы, задрав голову вверх:
– Джун, спускайся! Я нашла записку Мэй.
Августа расправила листок на столе и встала над ним, стиснув ладони. Я выключила радио и уставилась на мятую бумагу, на слова, уже поблекшие от того, что записка лежала под открытым небом.
Босые ноги Джун зашлепали по лестнице, и она вбежала на кухню.
– О боже, Августа! Что там?
– В этом вся… Мэй, – проговорила Августа, взяла записку в руки и прочла нам.
Дорогие Августа и Джун!
Извините, что вот так вас покидаю. Мне совсем не хочется вас огорчать, но подумайте, как счастлива я буду с Эйприл, мамой, папой и Большой мамой. Представьте нас там, наверху, вместе, и вам станет немножко легче. Я устала носить на себе бремя мира. И теперь просто сложу его с себя. Настало мое время умереть, а ваше время жить. Не упустите его.
С любовью,
Мэй
Августа отложила записку и повернулась к Джун. Широко развела руки, и Джун шагнула в ее объятия. Они приникли друг к другу – старшая сестра к младшей, грудь к груди, положив подбородки на плечи друг другу.
Они стояли так долго – достаточно долго, чтобы я задумалась, не стоит ли нам с Розалин выйти, но наконец разомкнули объятия, и все мы сели к столу. Вокруг нас витал аромат пирога с банановым кремом.
Джун спросила:
– Думаешь, действительно настало ее время умереть?
– Не знаю, – пожала плечами Августа. – Может, и так. Но в одном Мэй была права: это наше время жить. Ее предсмертное желание – чтобы мы жили, Джун, так что нам нужно его исполнить. Договорились?
– Что ты имеешь в виду? – не поняла Джун.
Мы проводили взглядами Августу, когда она подошла к окну, положила ладони на стол и стала смотреть в небо. Оно было цвета аквамарина и сверкало, как тафта. Ощущение было такое, будто она принимала важное решение.
– Августа, что случилось?
Когда Августа повернулась к нам, ее челюсти были плотно
