Аэроплан для победителя - Дарья Плещеева

Электрический фонарик лежал там же.

Вооружившись, Лабрюйер очень медленно и очень тихо отправился арестовывать убийцу.

Глава двадцать третья

Летняя ночь на штранде коротка и ароматна. Еле заметный ветер, морская свежесть воздуха, подойти поближе к белому шиповнику — и уходить от него не захочешь. Он, шиповник, в точности как розочки на букетах работы старых мастеров — маленькие белые капустные кочанчики, причем капуста еще и кудрявится. Забавно и трогательно — как почти все на штранде.

Лабрюйер не был сентиментален. Романтичен — да, хотя сам себе в этом не признался бы. Романтика погони была ему близка. Ни на миг не задержался он, чтобы вдохнуть аромат, и мелодия «Баркаролы» тоже на ум не пришла. Даже если бы из кустов шиповника заструился хор сладостных женских голосов и особенно выразительно пропел, что «ночь дыханьем роз полна, мечтам любви верна», он бы просто не услышал. Он сосредоточился на том, чтобы двигаться бесшумно.

Лестница стояла именно там, где нужно, чтобы забраться в башенку. Переложив револьвер в левую руку, правой Лабрюйер перекрестился. И полез, стараясь ставить пострадавшую ногу так, чтобы боль все же была поменьше.

Ему, собственно, не было нужды залезать в саму башенку — довольно было, достав из кармана фонарик, сунуть его в окошко и включить. Но сперва крикнуть по-немецки:

— Дитрихс, сдавайся, не то пристрелю, как бешеного пса!

Конечно же, Лабрюйер понимал, что преступник так просто не сдастся, и был готов стрелять куда придется, лишь бы обезвредить его. Убивать он не имел права — мерзкую скотину следовало взять живой и допросить о всех подвигах. К тому же вытаскивать труп из башенки — непростая задача, и если это проделывать среди бела дня — сбегутся зеваки. Фрау Бауэр, хозяйка дачи, была симпатична Лабрюйеру, и он не хотел портить почтенной даме репутацию. Хоть она ни в чем не виновата, но сплетня может причинить ей ущерб: будущим летом будет трудно найти дачников. Что такое безупречная репутация в немецком стиле, Лабрюйер знал с детства.

— Дитрихс, сдавайся… — прошептал он, уже с фонариком наготове. Очень не хотелось, чтобы голос в решающую минуту сорвался на хрип, сип или же преподнес какую-то словесную околесицу.

Луч света ударил в нутро башенки, но выкрикнуть великолепные слова Лабрюйер не успел.

Его оглушил пронзительный визг.

Енисеев, будь он хоть трижды убийцей и четырежды Дитрихсом, так визжать не мог.

В ответ на вопль с разных сторон зазвенели перепуганные голоса, немецкие и русские:

— Пожар! Горим! Пауль, телефонируй в пожарную команду! Бетти, выноси Клерхен! Наташка, дура, сперва — чемодан! По-мо-ги-те-е-е!!!

Только в башенке было тихо. Да распластавшийся на крутой крыше Лабрюйер молчал — даже не как плывущая в воде рыба, а как копченая, потому что чуть ли не минуту обходился без дыхания.

Фонарь он выключил не сразу — настолько ошалел.

Мужская дача тоже переполошилась. Кокшаров в одних кальсонах выскочил во двор, громко крикнул, чтобы услышали на дамской даче:

— Лариса! Это вы загорелись?

— Это вы загорелись! — зычно отвечала Эстергази. — У вас кричали!

Лабрюйер вовсе не желал, чтобы Кокшаров и артисты обнаружили его на крыше. К тому же он сообразил, кто засел в башенке. Ухватившись левой рукой за край оконной рамы, а из правой не выпуская револьвер, он втащил себя вовнутрь и с большим трудом, опершись о пол, не рухнул головой вниз, а весьма аккуратно вполз и даже извернулся, чтобы не задеть Танюшу.

— Это я, Тамарочка, не бойтесь, — сказал он.

— Боже мой, Александр Иванович! Как славно! Вы нашли меня! Но как?

— Я принял вас за крысу.

— Ну, благодарствую!

— Тамарочка, расскажите мне теперь подробно — кто стрелял, почему стрелял, кто за вами гнался…

— Сейчас, сейчас…

Выслушав эту странную историю, Лабрюйер задумался.

— Значит, авто, которое пыталось въехать во двор, вскоре появилось на ипподроме?

— Я не уверена, что это — то же самое, я же в них не разбираюсь. Но очень похожее.

— Если я покажу вам картинки с автомобилями, вы сможете его опознать?

— Ну… я, конечно, постараюсь… А где вы возьмете картинки?

— В газетах. Наша пресса совсем рехнулась — целые полосы отводит под рекламу. Такое рекламируют — в приличном обществе не выговорить, — сердито ответил Лабрюйер.

Трех дней не прошло, как пара комиков, Стрельский с Водолеевым, трагическими голосами зачитывали вслух объявления о продаже безупречного слабительного, идеального средства против геморроя и микстуры для увеличения мужской силы.

— Я рекламу автомобилей никогда не смотрю…

— А теперь придется. Разгадка этой загадки, боюсь, на ипподроме… — тут Лабрюйеру на ум пришли странные бумаги из чемодана. — Ч-черт… простите… Тамарочка, помните, вы говорили, как ночью видели там Енисеева? Той самой ночью, когда убили фрау фон Сальтерн?

— Говорила. Но что, если это не Енисеев?

— Он, голубчик! И если авто, которое вы видели утром в Майоренхофе, и то, которое обнаружили потом на ипподроме, одно и то же, то, значит, на нем привезли труп, чтобы подбросить в беседку.

— Боже мой!.. Если бы я знала!..

— А что вы могли сделать?

— Что-что! Я бы этот катафалк пометила!

— Как — пометила?

— Да поцарапала — этого бы хватило! Сальтерн жаловался, что оставил авто на улице буквально на пять минут — а на него прыгнули уличные коты и ободрали когтями.

— И от котов, оказывается, польза бывает…

— Александр Иванович, правда, что он не захотел дать денег на адвоката для Валентиночки?

— Правда.

— А что, если это он все-таки убийца?

— Он не настолько глуп. Тамарочка, вы лучше меня знаете этот проклятый ипподром и его обитателей. Наш убийца как-то загадочно связан с ипподромом. И автомобиль там появился неспроста…

— Но почему они стреляли в меня? Чем я им помешала?

— Я не знаю. Но как-то нужно позаботиться о вашей безопасности. Я поговорю с Кокшаровым. «Прекрасная Елена» пока что отменяется — Аякс-верзила и Леона пропали безвозвратно, когда вернется Селецкая — одному Богу ведомо… да, и Лиодоров! Он ведь так и не появился. Что, если вам, пока вся эта история не раскроется окончательно, пожить хотя бы в Риге? Я бы нашел для вас надежную квартиру.

Тут Лабрюйер вспомнил Панкратьева. Тот бы не только устроил у себя девушку наилучшим образом, но и охранял бы ее со знанием дела.

— Наверно, это будет правильно, — сказала Танюша. — Но все равно страшновато. Вдруг они меня выследят? Вот если бы у меня был револьвер!