Последнее целование. Человек как традиция - Владимир Кутырев

Выход один: (у)держать его открытым. И… закрытым, защищая вместе с человеком его язык от без(д)умных атак авторов, либо не отдающих отчета, либо отдающих, но принципиально безответственных и тем опасных, что выступая против языка как люди, они становятся орудием смерти не только самих себя, но и человечества.

Глава III. Контрлингвистическая революция: от слова к цифре, от коммуникации к коммутации

В философии всегда есть и будет все, что присуще природе человека и соответствует его исторической идентичности. В XX веке основную роль продолжала играть метафизика – онтология, гносеология, матери(иде)алистические трактовки достижений естествознания, субъект-объектная схема общественного развития и т. д. Но это в общей массе, in toto. На передовых рубежах произошло, как известно, два крутых поворота: антропологический и структурно-лингвистический. Повороты были в прямо противоположных направлениях. Одни теоретики пошли в сторону человека, призывая всех о(т)ставшихся обратиться к нему, думать об его свободе, экзистенции, идентичности, другие, напротив, его отрицали, боролись с субъектностью, растворяли ее в объективных структурах. Для начала, такой априорной, но еще естественной, чувственной, снимающей, но как бы еще представляющей целостного человека структурой, стал язык.

Поскольку повороты были в противоположных направлениях («бытие языка обнаруживает себя не иначе, как в исчезновении субъекта» – М. Фуко), они соперничали за влияние. На первых порах, будто на равных, но потом с все большей очевидностью стал побеждать структурализм, прежде всего языковый. Заговорили об охватившей теоретическое сознание лингвистической революции. Притом, если исходно язык брался в виде живой речи, то постепенно его начали считать некой универсальной смыслообразующей сетью (для) любой межсубъектной коммуникации. На обосновании парадигмальной роли языка передовые гуманитарии истерли все свои языки. Великие языки. Не говоря о структурной лингвистике, ставшей авангардом гуманитарного познания (отцы-основатели Ф. де Соссюр, К. Леви-Стросс), собственно философские знаковые фигуры XX века (Л. Витгенштейн, М. Хайдеггер) ее ключевым фактором тоже считали язык. Язык – «наше все», он заменил, экранирует как природу, так и общество, когда в их понимании хотят дойти «до конца», до последнего смысла. Это священная корова любого прогрессивного мировоззрения и критиковать язык, противопоставляя ему природу, любую непосредственно чувственную реальность, решались только отсталые консерваторы, догматики и традиционалисты. Да и то, не критиковали, а просто «не использовали». Не умели. На XXIII Всемирном философском конгрессе в Афинах в 2013 году (последнем, самом актуальном по времени), открывавший его Э. Агацци, обсуждая перспективы современной философии, подчеркнул, что ядром ее методологии является лингвистика, «в каждом философском дискурсе должен быть лингвистический момент, анализ языка».

1. Антиязык

Казалось, так будет всегда, ибо идти глубже языка, по крайней мере, в гуманитаристике – некуда. Уведет либо в натурализм-эмпиризм, либо в мистику. Однако, человечество не знает более жестокой истины, чем «ничто не вечно под солнцем». И вот, кто имеет уши, слышит, а глаза – видит, как исподволь, но неуклонно среди чутких к глубинным веяниям истории теоретиков нарастает критика языка, множатся выступления против его не только парадигмально-познавательной, но и бытийной роли. Не с позиций традиционной метафизики, а с каких-то совершенно новых, точнее, новейших представлений. В искусстве, среди концептуалистов и интеллектуалов, бывших завзятых адептов языкового конструирования мира, в целом в постмодернистской культуре зазвучали суждения, что «пора вырваться из плена языка», надо отказаться от сакра(мента)льного: «В начале было Слово» и что, по-видимому, вообще наступает «конец библейского проекта». Слышны отдельные более грубые выкрики о «структурно-лингвистической катастрофе», «смерти языка и индивида», заявления типа, что чем наше мышление больше связано с языком, тем мы глупее, а чем дальше от него, тем умнее. С каких позитивных позиций это говорится не ясно, в том числе самим критикам языка, но что на XXI век в гуманитаристике, вообще в современном познании формируется антиязыковая установка, возникло противосемантическое движение и подняла голову лингвистическая контрреволюция, пришла пора заметить (на Всемирном конгрессе ее не увидели, отсталость?). Затем пытаться понять, почему это происходит, что значит, куда ведет.

И вот соблазнительный случай высказаться по злободневной проблеме, избавляющий от необходимости подтверждать ссылками все более многочисленные, но частные, концептуально еще не оформившиеся антиязыковые выпады. Возьмем непосредственно три работы трех авторов[139], наиболее заметных представителей лингвистической контрреволюции или, может быть, контрлингвистической революции, у которых борьба со Словом приняла развернутый характер. Нельзя сказать, что они полностью осознают нигилистическую роль своих подходов, тем более их последствия для человека, тем более у каждого по отдельности она просматривается с трудом, но если взять их вместе, то все становится довольно ясно. Ради этой ясности мы выделяем их из массива других текстов о языке и, проанализировав каждую работу в виде своеобразного рецензирования, соединяем в одно целое, суть которого: ниспровержение языка как важнейшее, наряду со становлением инореальности и трансгуманистической (де)конструкцией человека, направление современного вялотекущего апокалипсиса.

Перед нами книга А. С. Нилогова, в которой контрлингвистические мотивы звучат в явной форме, дерзко объявляющая о начале великой борьбы со Словом, желании его ниспровергнуть, лишить какого-либо значения для современности. В литературе с корабля современности сбрасывали, как известно, Пушкина, теперь предлагается сбросить самою литературу, основанную на ней культуру, живую речь, родные и мировые, устные и письменные формы словесного языка, который позволяет нам мыслить и общаться друг с другом, сделал нас людьми и отличает от всего иносущего в мире. Предлагается особая «философия антиязыка». Событие. Скандал!

Разумеется, задача создать «философию антиязыка», автором не решена. Потому что в таком виде она не решаема – в силу своей отрицательной природы. По крайней мере, по двум причинам: 1) непонятно, что за явление это «анти». Из чистого отрицания следует что угодно – неязык, противоязык, пост-язык, сверх-язык, подъязык и т. п. 2) об антиязыке, если такой существует, он говорит и пишет на уничтожаемом им «языке». Это оксюморон. Тогда каким образом обсуждать проблему, чтобы ее прояснить, а не еще больше запутать? Первую преграду, можно, по-видимому, устранить, если задачу переформулировать как: «вместо-язык». После нескольких страниц догадываешься, что предлагается философия чего-то, что должно заменить обычный естественный язык в жизни человека. Что речь идет о «философии вместо-языка». С такой позиции легче концептуализировать хаотические атаки на язык как слово, ведущиеся под флагом «антиязыка». Исходя из нее, опираясь на положение, что «антиязык» – это нечто «по ту сторону языка», может быть ослаблена, устранена и вторая трудность: рассматривая антиязык не как «всё», а как экспансию другого языка или просто неязыковую реальность, мы получаем право сравнивать и оценивать их на основе традиционного языка. Говорить и писать на нем «законно». Наконец, отличие нашего понимания антиязыка от выражаемого в книге в том, что мы делаем упор на раскрытие не столько того, какой он феномен сам по себе, сколько: что у автора за ним, за всей этой подрывной работой стоит. Невольно или вольно.

Книга сложена из двух частей: 1) Преодоление философии языка от Мартина Хайдеггера и 2) «Вечное дежавю» философии. Названия точные, так как в борьбе с языком философия Хайдеггера действительно главное препятствие, а вторая часть из ранее опубликованных текстов, что, правда, не способствует цельности представлений об обсуждаемой проблеме.

Так что же такое по А. С. Нилогову «антиязык» и почему он должен заменить традиционный, словесный, «наш» язык? Веер противоречивых предположений и утверждений. В предисловии, где обобщается содержание всей работы (кратком, на 1,5 стр.), поставлено три цели: «Первое, что мне хотелось сделать, это чтобы книга хотя бы в какой-то, пусть небольшой степени, помогла повысить культуру молчания в нашей стране… Вторая цель вытекает из первой, ибо представляет собой, с моей точки зрения, единственную и самую главную возможность сделать молчание духовной силой, способной улучшить человека и мир… Третья цель заключается в том, чтобы с помощью идеи безмолвия обратить внимание людей на огромные возможности, заключающиеся в медитации»[140].