Усто Мумин: превращения - Элеонора Федоровна Шафранская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Усто Мумин (справа). 1931
Частное собрание, Санкт-Петербург
Книга «Страшный Тегеран» была выпущена САИгизом в 1934 году[512]. В 1934 г. Николаевым была написана картина «Белое золото». В 1935 году он совершил с группой художников Узбекистана первый горный поход. Путь их прошел через Туркестанский, Зеравшанский, Гиссарский хребет, долинами рек Зеравшана, Фана, Ягноба, Варзоба до столицы Таджикистана — Сталинабада. Исходным пунктом похода было селение Ура-Тюбе. В этом селении Николаев написал портрет Насреддина Шохайдара, известного мастера стенной росписи. В этом походе Николаев зарисовал горы, горные реки, горные поселения и образы здешних горных жителей.
В 1937 г. Николаев работал в г. Москве главным художником Узбекского павильона на Сельскохозяйственной выставке. В начале 1940-х годов он работал в г. Намангане в Уйгурском театре художником[513].
Кроме того, сделал ряд картин портретов артистов Уйгурского театра, исполненных темперой. В г. Ташкенте он много работал в театрах художником-декоратором и в издательствах по оформлению книг и сделал много политических плакатов. Кроме того, он был преподавателем в художественном Ташкентском училище.
В 1942 г. А. В. Николаев оформил оперу композитора Козловского «Улугбек». За этот спектакль, за работу в Уйгурском театре, за художественные достижения в 1944 году Николаеву было присвоено звание Заслуженного деятеля искусств Узбекистана, и он был награжден тремя Почетными грамотами.
Заболев в 1946 г., он проболел до 1957 г., когда скончался 27 июня 1957 г.
16 июля 1963 г.
Подпись: Николаева Ада Евгеньевна
Приложение 7. Стенографический отчет творческого вечера художника Узбекской ССР А. В. Николаева (Усто Мумина) 24 января 1948 г.[514]
УФИМЦЕВ:
Товарищи! Творческий вечер и обсуждение выставки работ художника Александра Васильевича Николаева (Усто Мумина) разрешите открыть.
О себе и своем творчестве сейчас скажет А. В. Николаев.
НИКОЛАЕВ:
Товарищи, во-первых, я должен поблагодарить вас за то, что вы пришли на выставку и на мой творческий отчет, а затем скажу о своем творческом пути.
Оглядываясь на свой пройденный жизненный путь, попытаюсь установить хронологически последовательность всех событий.
Большим фактом в создании характера художника являются встречи с людьми и группами людей. Первыми, кто пробудил и направил меня к искусству, были мои родители: отец — страстный поклонник искусства Греции и Ренессанса и мать — тонкий ценитель и исполнитель произведений Шопена, Бетховена, Чайковского.
Позднее, учась в Сумском корпусе, где хорошо были поставлены музыка, театр и рисование, я развивался под влиянием художника Евлампиева, однокашника П. П. Бенькова по Казанской школе. Репин, Серов, Левитан и казанский Фешин — вот имена, произведения которых особенно ценил Евлампиев, стараясь и в нас, молодых рисовальщиках, развить любовь к великим русским мастерам.
С большой любовью копировал я «Дочь Иаира» Репина, за которую получил первую премию — монографию о Серове.
В Сумах была прекрасная картинная галерея, в которой были произведения (подлинники) Сальватора Розы, Ваувермана, Давида, Поленова и даже одна картина Рембрандта.
В течение нескольких лет я был редактором печатного литературного журнала, где печатались стихи и рассказы начинающих талантов. А на частных концертах приходилось мне выступать с новыми своими стихотворениями. Но я сам превыше всех искусств почитал музыку, да и сейчас отдаю ей предпочтение (как потребитель) перед всеми видами искусства.
Но все мои детские и юношеские представления об искусстве поблекли после встречи с целым рядом новых и новых лиц.
В первый же год после Октября я встречаю в Воронеже ряд интересных людей, часть которых жива и поныне. Общение с ними намного раздвинуло мой горизонт, а доходившая к нам поэзия Маяковского, статьи К. Малевича звали к борьбе за новую жизнь, за новое искусство.
Я учился тогда у академика Бучкури, укреплявшего во мне здоровые основы реалистического рисунка, которые в свое время заложил Евлампиев. Новые веяния, дыхание революции захватывало нас, и я на время поколебался в своих старых авторитетах. Только теперь, много лет спустя, я вижу, что не встреть я на своей жизненной дороге Евлампиева и Бучкури, не получился бы из меня художник.
В тот год (1918–19) приехавший художник Московского художественного театра Вячеслав Иванов покорял наши сердца блистательными своими постановками. Я принес ему объемную папку своих рисунков с натуры и робких композиций. Вячеслав Васильевич очень весело их забраковал, но предложил мне поработать у него в качестве пом[ощника] декоратора. Я с восторгом стал помогать Иванову, и надо сказать правду — производственная работа в театре у хорошего художника, прекрасного человека и интересного педагога пригодилась мне на всю дальнейшую мою жизнь.
Рассказы о Москве, о левом искусстве, чтение хором Маяковского, Василия Каменского возбуждали у нас, молодых художников, страстное желание уехать в центр. «В Москву, в Москву» — только и бредили мы, как чеховские три сестры.
Не ограничиваясь только чтением левых поэтов и манифестов левых художников, я пробовал в те годы себя в сочинении стихов, казавшихся мне современными и убедительными. Правда, это мнение разделяли и мои товарищи, и даже редакции газет и журналов, в которых печатались мои потуги. Вот, например, одно мое стихотворение о весне.
Вернулся из дальних угодий
К земле молодой Сварог.
Синим вином половодий
Напилась вдоволь Земля.
Смеется пастуший рог
Голым веселым полям.
Облаков белогрудых творог
На кубовой скатерти неба,
И ответное небо
В тарелках луж на дорогах.
* * *
И в нашем городе сером
После долгого сна
Гуляет по мокрым скверам
Радостная весна.
Тает холодный туман души
В свете апрельского солнца.
Кто-то белые ландыши
Бросил в мое оконце.
И меня на улицу грязную
Увлек весенний поток
Догонять, молодость празднуя,
Мелькнувший красный платок.
Отвергая авторитеты классиков, в погоне за новизной, мы подчас не замечали, как много поглощали мы, наряду с хорошим, немало вредного, наносного и случайного.
С благословления Вячеслава Иванова я выехал в Москву с Георгием Крутиковым для поступления в мастерскую П. Кузнецова, но уже в дороге мы решили с ним поступать только к К. Малевичу, казавшемуся нам самым передовым, самым революционным художником.
Москва поглотила наивных провинциалов, оглушила нас шумом и лязгом, кричащими плакатами, динамикой жизни. Наша мечта сбылась — мы попали к Малевичу. И с этого момента началась быстрая деформация всех наших представлений и убеждений. Малевич разработал сложную теорию о разложении живописи. Его аналитический метод живописи, начиная с последних импрессионистов, начиная с Сезанна, через 8 моментов кубизма, через футуризм к супрематизму — к беспредметной живописи, к черному квадрату, символическому образу смерти живописи. Мы внимательно слушали
