Усто Мумин: превращения - Элеонора Федоровна Шафранская

во время пути его товарищ заболел и ослеп. С тех пор он не разлучается с ним, не уходя от него далеко.

Усто Мумин. Эскиз театральной декорации к опере «Улугбек». 1942

Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус

Все глубже и глубже врастал я в жизнь своего гузара, своего Самарканда и его окрестностей. Круг знакомых и друзей был у меня очень ограничен — это были, главным образом, ремесленники, молодые учителя, мелкие торговцы. Усто Бобо Мирбабаев намного старше меня, хороший мастер по орнаментальной росписи, посвятил меня в несложные секреты своего мастерства. С ним я расписывал бишики[517], стены мехмонхане[518], чайхан. Моя дружба с окружавшими меня людьми не носила и тени какой-либо корысти — это были обоюдные естественные стремления, основанные на взаимном доверии и взаимном интересе друг другом.

Одновременно я в течение ряда лет работал в Самкомстарисе. В. Л. Вяткин, М. Е. Массон, Б. Н. Засыпкин{76} и др., с которыми я общался в повседневной работе, в какой-то мере пополняли мои впечатления научными данными. Художественная регистрация памятников старины, документальный рисунок, серьезное изучение орнаментов воспитывали во мне внимательное, ответственное отношение к работе. Как образец того периода укажу на небольшой рисунок створки дверей в Гур-Эмире, который находится на первом щите.

Как ни ответственно, а порою занимательно было изучение памятников старины, все же тянуло меня больше к людям, к живой тематике. Идеи дружбы, простой человеческой дружбы занимали меня больше, чем вся сказочно-волшебная декорация самаркандских медресе и мавзолеев. В те годы я был молод, и чувства мои были чище, устремленней. Личная жизнь моя, почти монашеское состояние, особенно остро акцентировала на чувстве недостаточной мне в те годы большой, полнокровной дружбы. Я старался восполнить этот пробел, создавая условную серию работ, небольшая часть которых уцелела у меня, значительная часть разбрелась по рукам, часть запропала в музее: «Жених», «Свадьба», «Перепелиный бой», «Ликбез» и серия портретов юношей и стариков безвозвратно исчезли. В небольшой группе этих работ преобладает техника старой итальянской живописи кватроченто (XIV–XV вв.), по технологии своей очень близкой к яичной темпере узбекских наккошей. Яичная эмульсионная темпера, конечно, не моего изобретения, о ней говорится в трактате Ченнино Ченнини. «Голова с цветком», «Ученик медресе» и «Мальчик в шапке», «Старая Бухара», «Весна» — вот что сохранилось у меня от того периода.

Но всему наступает свой черед, и вечно движущаяся, меняющаяся жизнь дает новые и новые положения.

Пришел день, когда я должен был покинуть любимый Самарканд и перебраться в Ташкент. Последний, 1925 год, прожитый мною в Самарканде вместе с В. И. Уфимцевым в большом саду, среди обилия плодов земных, был вместе с тем очень плодотворным в нашем творчестве — совместная с Уфимцевым выставка «Старый Самарканд» показала наши достижения, у каждого из нас по-своему решенные.

С приездом в Ташкент резко меняется вся моя жизнь, все мое творчество, хотя отголоски самаркандских впечатлений дают себя знать даже сейчас.

Если в Самарканде только чувствовалась растущая классовая борьба, то в Ташкенте она развернулась во всю ширь. Борьба с кулачеством, с вековыми предрассудками, за раскрепощение женщин — эта борьба захватила все передовое общество Ташкента, включая и передовых художников того времени: Рождественского, Мальта, Курзина и др. Работа в редакции «Правда Востока», «Кзыл Узбекистан», «Муштум» над политическим рисунком, плакатом, горячие диспуты, споры и напряженная работа во всех областях изобразительного искусства, вплоть до художественной студии, увлекли меня. Весь свой накопленный за 4 года в Самарканде опыт я применил в этих работах. Вместе с ростом культуры Узбекистана росли и мы — советские художники, и, возможно, что в какой-то мере мы своей работой помогали узбекскому народу в его борьбе с остатками феодализма.

Сезон 1927–28 гг. по своей свежести решения спектаклей, по своеобразному оформлению большинства постановок был, пожалуй, одним из интереснейших за все существование русского оперного театра в Ташкенте.

Работая вновь на театре уже самостоятельным художником-постановщиком, я вспоминал те прекрасные четкие указания, как решать образ постановки, которые дал мне в свое время Вячеслав Иванов. Исходить не от голой выдумки, не от трюкачества, а от замысла автора, от дружной творческой работы с постановщиками над раскрытием основного ядра. И тогда все приложится — и развитие действия, и его декоративная одежда, и вся техническая сторона спектакля.

Работа над самим собой, беспрерывная трата духовных своих накоплений на ежедневные, ежечасные задания редакции, работа в театре и в художественной студии своевременно сигнализировали о необходимости освежения, обогащения своего творчества новыми впечатлениями.

В 1929 году я выезжаю в Ленинград. Здесь я довольно быстро нашел свое место в этом чудесном городе мыслителей и художников. Знакомство мое с Лебедевым В. В., одним из интереснейших художников СССР, на почве издания детской художественной литературы, при очень строгом отборе художников, дало мне возможности в течение полугода выпустить 3 детские книги, а работа в издательстве «Красной газеты» и журнале «Вокруг света» дать большое количество своих зарисовок по Узбекистану и занять в этом журнале прочное положение художника по Средней Азии.

Частые посещения Эрмитажа и Русского музея, встречи с Лебедевым, Пахомовым, Филоновым и другими художниками, посещение театров и одновременно углубленная работа над рисунком для детской книги сильно двинули меня как профессионала. Я прожил в Ленинграде около года и зарядился им на добрый десяток лет вперед.

Наступившая весна 1930 года тянула меня обратно в Среднюю Азию, ставшую второй моей родиной. Как ни чудесна Северная наша Пальмира, но в ней явно не хватает тепла и солнечного света.

Возвращение мое в Самарканд — тогдашнюю столицу Узбекистана — вернуло мне ту же среду, которую я оставил год тому назад: Рождественский, Варшам, молодые редакционные художники, друзья и товарищи по дружной работе.

Переезд в Ташкент правительства, а с ними и редакций журналов и газет усилил нашу работу и составом художников, и объемом работы. Не порывая с редакцией, я работаю в УзГИЗе и по плакату, и по книжной иллюстрации. Лучшей моей работой того периода был «Страшный Тегеран» — двухтомник с большим количеством рисунков. Одновременно пробовал себя и в живописи. Одной из первых работ, нарисованных художниками Узбекистана о хлопке, было мое «Белое золото», находящееся сейчас в фондах Музея восточных культур в Москве. Там же имеется «Бай» и «Наккош Ша-Хайдар». Ряд живописных работ этого времени и более раннего времени хранился одно время в фондах Ташкентского музея, но при старом руководстве музея в годы войны почти все работы мои бесследно исчезли.

В эти годы мною немало было сделано плакатов, особенно на тему раскрепощения женщин. Редакция «Правды Востока» уделяла место и карикатуре, и бытовой зарисовке, журнал «Семь дней» богато иллюстрировался Рождественским, Мальтом, мною, Курзиным и другими.

Особенно интересно было