Сцены частной и общественной жизни животных - Коллектив авторов

1) зеленый чай возбуждает нервы сильнее, чем черный;

2) большинством поступков Животных движет самолюбие;

3) в Сен-Дени живется ничуть не легче, чем в Клиши[553];

4) в Англии жизнь дороже, чем во Франции;

5) дружба – чувство менее сильное, чем любовь;

6) после смерти великого актера Тальма Люди до сих пор не нашли никого, кто мог бы его полностью заменить.

Впрочем, этот вопрос по просьбе двух Поденок был отложен как самый спорный. Рак-Отшельник занес его в свою записную книжку, чтобы обдумать в тиши уединения.

Я взял Майского Жука за локоть.

– Неужели во всем этом огромном саду не найти места, где можно было бы поговорить без претензий о чем-нибудь интересном?

– Погодите немного, – отвечал он, почесывая затылок в явном смущении. – Придумал: ступайте за мной.

Мы полетели во тьму. Майский Жук много петлял, и я видел, что он нетвердо знает дорогу.

– Я не предлагаю вам погрузиться в устарелое болото[554]. Мы куда веселее проведем время на другом берегу реки. Там есть Лилии, куда я могу вас ввести[555]. В них вы найдете Бархатных Цирцей, которые примут вас любезно и непринужденно. Пусть даже вы не слишком родовиты, если вы дворянин, они откроют вам двери своих гостиных, потому что для них всякий дворянин – Энтомолодец. Именно у них можно научиться истинному умению жить. Они не злословят друг о друге, потому что не хотят ставить подлые слова рядом с уважаемыми именами. Даже те, в ком нет благожелательности, любезно делают вид, будто добры, потому что иное поведение считают недостойным себя.

– Какая соблазнительная картина. Но можно ли в их обществе повеселиться? Устраивают ли там ужины, как в доброе старое время?[556]

– Ужинов больше не устраивают нигде, а у обитателей края Лилий жизнь еще печальней, чем у всех прочих, по причинам, о которых теперь не время и не место говорить.

– Черт! тогда, пожалуй, мне нечего там делать[557].

Этот Майский Жук, увлекавший меня в бесполезные странствия, начинал мне надоедать. Я воспользовался ночной темнотой и на повороте аллеи ускользнул от моего провожатого. Звезда, горевшая в небе, привела меня на четвертый этаж Мальвы, где я наконец нашел то, что так давно искал: семейство добропорядочных Божьих Коровок, обитающих в скромном и удобном жилище, не спесивых и умеющих радоваться жизни, соблюдая приличия и не напоказ. Беседа у них одушевлялась сердечной веселостью, ужин показался особенно вкусным благодаря хорошему расположению духа, царившему за столом. Я сидел между двумя молодыми хозяйками дома, которым украшением служили зоркий глаз, тонкий слух, ум, изящество и звонкий смех. Я часто возвращался в Мальву, а Тюльпаны, Аканты и Дурманы посещать закаялся.

Взяв под мышку папку с бумагой, а в руку – коробку с красками, он отправился брать уроки рисования. Так Топаз стал подмастерьем художника

Тут Скарабей замолк и взобрался на лист Пиона.

– Но ведь ваш рассказ на этом не кончается, господин Скарабей, – заметил Филин.

– Вы правы, господин философ, – согласился Скарабей, – я забыл рассказать окончание своей истории. С того счастливого дня, когда я расстался с Майским Жуком, мне всего один раз довелось испытать весьма неприятные минуты. Однажды утром ветер принес к моим дверям листок, адресованный мне; на нем были начертаны следующие слова: «В такой-то день, в такой-то час вы прибудете в Чертополох в военном обмундировании, дабы нести караул в указанном вам месте»[558]. Приходилось подчиниться, в противном случае мне грозил арест. И вот я, миролюбивый от природы, облачился в платье воинственного Животного и присоединился к другим Животным, столь же миролюбивым, но бравшим пример с боевых Шершней, якобы ради того чтобы спасти отечество, которому, впрочем, не грозила ровно никакая опасность. Долгоносики с красными воротниками[559], Насекомые чрезвычайно мирные, обитающие кто в бочках с черносливом, кто в мебели или в досках, покинули свои убежища и собрались в зловонной дыре. Целые сутки эти невинные создания ощущают себя настоящими героями, а затем возвращаются в свои бочки и доски. Не стану вам повторять шутки, которые звучат в этом обществе, не стану рассказывать, какие жалкие и тщеславные идеи копошатся в этих умишках, точно Головастики на дне бассейна. Целый день и целую ночь я страдал от раздражения и нетерпения, а затем наконец расстался с красноворотниковыми Долгоносиками. На свободу я вышел с насморком и зубной болью, иначе говоря, совершенно готовый к победе. Я нырнул вглубь Мака и долго утешался опиумом меланхолии. Сон привел меня в чувство и я уже собирался продолжить свой полет, как вдруг над моей головой раздался страшный голос Сороки-воровки. Железный клюв ухватил меня за шиворот. Сорока была старая коллекционерка, а вдобавок еще и колдунья. Глядя на меня, она воскликнула:

– Черт возьми! этого маленького Скарабея я подарю своей крестнице. Посажу его на листок Пиона, и выйдет отличное украшение для белой Голубки. Несколько волшебных слов превратят его в талисман, предохраняющий от смешного увлечения модой.

– И как же вы вышли из этого скверного положения? – спросил Филин со смехом.

– Вы знаете, что мы, Скарабеи, получили от Неба драгоценную способность притворяться мертвыми. При виде опасности мы поджимаем лапки и усики, переворачиваемся на спину и замираем, полагаясь на крепость наших пластин. Я поступил согласно велениям инстинкта и лежал не шевелясь. Колдунья Сорока сделала то, что собиралась. Я позволил положить себя на листик Пиона и поместить на шею Голубки Виолетты. Шея была белая и гибкая, мне там понравилось и я решил остаться. Я слушаю щебет Виолетты. Она умна, красива и нежна. Я к ней привязался и надеюсь, что приношу ей счастье.

– Но, господин Скарабей, есть в вашем рассказе одна вещь, которую я до конца не понял. Вы остановились на самом интересном месте. Не могли же вы дожить до ваших лет, не завязав никакой любовной интрижки; подозреваю, что сердце ваше не осталось равнодушным к тем юным особам с тонким слухом и звонким смехом. Удовлетворите же мое любопытство.

Зеленый Скарабей бросил на философа Филина лукавый взгляд, обернул к нему рожки и усики и, пятясь, взобрался на листик Пиона; затем, не произнеся ни слова, он поджал лапки и мастерски притворился мертвым. Филин надел очки, чтобы как следует его рассмотреть. И увидел изумруд на золотой эмали. Между тем рассвело, и ночную птицу неудержимо потянуло в сон; Филин надвинул на глаза дневной колпак и заснул, а когда проснулся, решил, что весь рассказ Скарабея ему приснился. Возвращая булавку Виолетте, он поведал ей историю об ожившем украшении так, как будто сочинил ее сам.

ТОПАЗ-ПОРТРЕТИСТ[560]

Я стал его наследником, я был его наперсником; никто лучше меня не расскажет его любопытную и поучительную историю[561].

Родился он в девственном бразильском лесу, где мать качала его под сенью лиан, и совсем юным был захвачен в плен индейцами-охотниками, которые продали его в Рио-Гранде вместе с множеством Попугаев, Попугаих, Колибри и буйволиных шкур. В этой компании он прибыл в Гавр, прыгая по вантам и реям; матросы обожали его, хотя он кусал одних, царапал других и вообще учинял множество проказ; из оставленного на своей дикой родине он сожалел только о ярком и горячем солнце, под которым даже Обезьяна, самое зябкое создание после Человека, никогда не клацает зубами от холода. Капитан корабля, любитель Вольтера, назвал его Топазом в честь верного слуги Рустана – ведь мордочка у него была желтая и облезлая[562]. Говоря короче, по прибытии в порт Топаз обзавелся не только именем, но и образованием не хуже, чем у его родича Вер-Вера, который своими речами приводил в ужас монахинь; в лексикон Топаза входили слова даже более крепкие, поскольку он выучил их не на реке, а на море[563].

Во Франции он переменил столько хозяев, что, пожелай мы пересказать их истории или изобразить их характеры, Топаз легко мог бы предстать новым Ласарильо с Тормеса или новым Жиль Бласом[564]. Cкажем лишь, что обезьянье отрочество Топаз провел в Париже, в очаровательном будуаре на Новой улице Сен-Жорж, у прелестной особы, которая нянчилась с ним, обожала его, баловала и довершила образование, столь удачно начатое гаврскими матросами[565]. Он блаженствовал и жил по-царски. Но что прочно в этом мире? В один ужасный день он имел неосторожность укусить за нос почтенного cтарца, которого все называли господином графом и который покровительствовал очаровательной хозяйке Топаза. Покровитель пришел в такую ярость, что поставил даму перед выбором: или он, или скверная тварь; один из них должен незамедлительно покинуть дом. От бедного Топаза хозяйка не дождалась бы ни кашемировых шалей, ни брильянтов, ни кареты. Итак, приговор Топазу был предрешен, однако красавица произнесла его скрепя сердце, а чтобы скрасить вынужденную разлуку, тайком отправила своего питомца в мастерскую художника, куда вот уже три месяца ездила позировать для портрета, который по-прежнему был так же далек от завершения, как рукоделье Пенелопы.