Сцены частной и общественной жизни животных - Коллектив авторов

Однажды в мастерскую Топаза приковылял добряк Селезень, оставивший по сему поводу родное болото; ему тоже захотелось разглядеть себя получше, чем в тамошней мутной воде. Не успел он войти, как один из Львов поспешил ему навстречу и, церемонно поклонившись, спросил: «Здравствуйте, господин Селезень, скажите скорее, в порядке ли ваша селезенка?»

Короче говоря, никто не мог уберечься от их сарказмов. Многие обижались, а кое-кто был не прочь разгневаться всерьез, но господа Львята, с самого детства привыкшие участвовать в поединках, всегда были рады скрестить когти с любым противником. Имея дело с ними, предусмотрительнее всего было либо промолчать, либо свести все к шутке. Топазу их присутствие тоже не нравилось, поскольку отвлекало от работы и грозило отпугнуть клиентов. Но мыслимое ли дело – поссориться с могущественными аристократами, вдобавок порой проявляющими немалую щедрость? Подобно своим моделям, художник принужден был терпеливо сносить присутствие этих докучных гостей и, мысленно проклиная их, ласково им улыбаться. Это входило в его профессиональные обязанности.

Несмотря на эти мелкие неприятности и досадные помехи (но кто в подлунном мире обходится без них?), дела у Топаза шли хорошо. Провизии в его амбаре становилось все больше, а одновременно с запасами росла и его слава. Он уже предчувствовал тот вожделенный миг, когда, завоевав богатство и славу, сможет наконец посвятить себя великому делу просвещения и воспитания себе подобных.

Тем временем имя будущего законодателя прогремело далеко от дома и слух о творимых им чудесах прошел едва ли не по всему свету. Некий Слон, правитель обширной земли, располагающейся между огромными реками Южной Америки, но не обозначенной ни на одной карте, поскольку человеческая нога туда еще не ступала, услышал рассказы о художнике из Парижа. Он захотел испытать его талант и отправил к Топазу депутацию с предложениями столь лестными, что над ними нельзя было раздумывать ни секунды; так некогда Франциск I призвал к своему двору Леонардо да Винчи. У абсолютных монархов случаются такие приступы щедрости. Топазу предложили, помимо значительной суммы в местных денежных знаках, титул кацика[585] и орден Слоновьего Бивня. Топаз двинулся в путь в сопровождении почетного эскорта, верхом на прекрасном Жеребце; следом на Муле ехал верный черный Капуцин с драгоценной машиной. Без происшествий добрались они до владений султана Пуссаха (так звали монарха), и придворный церемониймейстер незамедлительно представил Топаза Его Величеству. Топаз пал ниц перед государем, а тот милостиво поднял его кончиком хобота и позволил поцеловать одну из огромных ног – ту самую, которая… Но не будем забегать вперед.

«Мама, мама, Детка меня все время бьет»

Любопытство, снедавшее Его громадное Величество, было так велико, что Топазу пришлось не евши, не пивши тотчас раскрыть сундук и взяться за работу. Он подготовил инструменты, разогрел ингредиенты и выбрал самую красивую пластину для того, чтобы запечатлеть на ней царственный облик. Требовалось втиснуть в эту узкую рамку всю модель целиком, поскольку султан Пуссах желал обозреть свою величественную тушу с ног до головы. Топазу этот каприз пришелся по вкусу. Он помнил историю с влюбленным Медведем – ту, что положила начало его славе и успехам. «Ну что ж! – подумал он. – Раз султану требуется миниатюра, он останется доволен мною, потому что будет доволен собою». Итак, он поместил Слона как можно дальше от отверстия своей камеры-обскуры, чтобы как можно сильнее его уменьшить, а затем приступил к делу с беспримерной тщательностью и величайшим вниманием. Все ожидали результата молча и с тревогой, как если бы речь шла об отливке статуи. Солнце палило. Спустя две минуты мастер ловко вытащил посеребренную пластинку и торжествующе, хотя и коленопреклоненно, подал ее монарху.

Встань и следуй за мной, – опять приказал первый голос. Должно быть, он принадлежал моему Злому гению

Не успел тот бросить взгляд на свое изображение, как разразился громким хохотом, и придворные тотчас принялись ему вторить, хотя и не ведали, над чем смеются. Сцена была достойна Олимпа. «Что это? – вскричал Слон, когда наконец обрел дар речи. – Это портрет Крысы, а вы хотите, чтобы я узнал в нем себя. Вы шутите, любезный друг». Придворные все еще смеялись. «Неужели вы думаете, – продолжал он, помолчав, тоном все более и более грозным, – неужели вы думаете, что я, которому в этих краях нет равного по величине, весу и силе, я, бог и царь этих мест, покажусь моим подданным в виде хилой и ничтожной букашки, в виде жалкого недоноска, чтобы они потеряли ко мне всякое уважение! Нет, государственный интерес не позволяет мне совершить такую глупость». И с этими словами он презрительно швырнул пластину удрученному художнику, который склонил голову до земли, не столько из почтительности, сколько ради того чтобы избежать удара, грозившего стать роковым.

«Я должен был это предвидеть заранее, – продолжал Слон, постепенно переходя от смеха к ярости. – Все эти переносчики секретов и изобретений, все эти новаторы, которые соблазняют нас прелестями цивилизованного мира, – все они не кто иные, как эмиссары Человека, которые стремятся покорить Животных его воле, а для этого развратить их, заразить презрением к старинным добродетелям, заставить забыть о повиновении власти, заповеданной от природы. Надобно уберечь от них государство и пресечь зло в зародыше». «Браво! – закричали подхалимы. – Сказано – сделано, и да здравствует султан!» Слон перешагнул через художника, по-прежнему распростертого в пыли, в мгновение ока приблизился к невинной машине, в которой узрел источник революций, и, полный гнева не менее законного, чем тот, что двигал Дон Кихотом в его сражении с кукольными маврами[586], поднял колоссальную ногу и опустил на ящик с аппаратом. Прощайте все: бычок, свинья, корова и цыплята[587].

Я была ленива

Повторилась история с Перреттой и кувшином молока. Прощайте, богатства, почести, влияние, цивилизация. Прощай, искусство, прощай, художник! Под ужасный хруст, предвещавший его разорение и разрывавший ему сердце, Топаз вскочил, в отчаянии бросился на берег Амазонки и утопился в ее водах.

Тот, кто был его наперсником и остался его наследником, – это я, бедный Эбен, бедный черный Капуцин; я свел знакомство с Людьми из Европы, выучил один из человеческих языков и поведал Людям, ради их пользы, историю моего хозяина[588].

СЕРДЕЧНЫЕ СТРАДАНИЯ ФРАНЦУЗСКОЙ КОШКИ. Киска и Детка (Вся правда о Бриске)[590]

Что ты скажешь, дорогая Детка, когда получишь это письмо от меня, твоей сестры, которую ты, должно быть, уже похоронила, оплакала и забыла?

Прости мне это последнее слово, дорогая Детка, я живу в мире, где забывают не только покойников, и невольно сужу о вещах так, как судят Люди – существа, в высшей степени достойные нашего презрения.

Я пишу тебе прежде всего, чтобы сказать, что я не умерла и что я тебя люблю – и если я все еще живу, то лишь ради того чтобы, если возможно, вновь сделаться твоей сестрой.

Сегодня ночью мне вспомнилась наша старая матушка, такая добрая, такая внимательная; вспомнилось, как заботилась она о нашем туалете, с какой невероятной тщательностью вылизывала наши шелковистые одежды, чтобы сделать нас красивыми; это было главным делом ее жизни, ведь мы, говорила она, должны нравиться всем без исключения! Я с нежностью вспоминала нашу простую семейственную жизнь, наши прекрасные досуги и игры, нашу дружбу и даже наши ссоры с тобой, Детка, и царапины твоих когтей; мне недостает всего этого, и я подумала, что обязана рассказать тем, кто меня любил, о том, что разлучило меня с ними и что мешает мне к ним вернуться. И на свой страх и риск, в ночной тиши, при бледном свете алебастрового ночника, который освещает слабым светом роскошное ложе моей хозяйки, я взялась за перо – я пишу на ее пюпитре черного дерева с инкрустациями из золота и слоновой кости, на благоуханной глазированной бумаге…

Я получила муфту!

Как видишь, Детка, я богата, – я предпочла бы быть счастливой.

Теперь прости, Детка, до завтра; хозяйка просыпается. Я успею только скомкать письмо и спрятать под креслом. Днем я отдам его одному из наших, который теперь бродит в саду, ожидая моих приказаний; он же принесет мне твой ответ. Ведь ты ответишь, правда?

Матушка, матушка! мне надобно поскорее узнать, что сталось с нашей матушкой!