Сцены частной и общественной жизни животных - Коллектив авторов

Помню, что…………………………………….

(Здесь, к несчастью, расположилась большая клякса, и мы вынуждены пропустить эту часть рассказа.)

…..Мне показалось, что до слуха моего донесся хор невидимых духов……………….

– Не плачь, Киска, убеждал меня один из голосов (должно быть, он принадлежал моему Злому гению), час твоей свободы близок. Сие бедное жилище недостойно тебя; ты создана для дворца.

– Увы! – отвечал ему другой, куда более слабый голос, голос моей совести. – Вы смеетесь надо мною, добрый господин; дворец не создан для меня.

– Красота – царица мира, – настаивал первый голос, – ты красива, значит, ты царица. Есть ли на свете одежды белее твоих, есть глаза красивее твоих?

– Подумай о своей матушке, – умолял второй голос. – Разве можешь ты ее забыть? Подумай и о сестре, – добавлял он совсем тихо.

– Сестра тобой не интересуется, а мать тебя больше не любит, – кричал первый голос. – Да и вообще твоя настоящая мать – природа. Семя, которое дало тебе жизнь, было сотворено миллионы лет назад; по чистой случайности оно попало в лоно той, кто тебя родила; ты всем обязана случаю и только случаю! Вставай, Киска, вставай! весь мир простирается у твоих ног. Здесь – нищета и безвестность; там – богатство и слава.

Мой добрый Гений попытался еще что-то сказать, но вскоре замолчал, ибо увидел, что инстинкт кокетства пустил корни в моем сердце и мне не избежать участи падшей Кошки. И он удалился в слезах.

– Встань и следуй за мной, – опять приказал первый голос. Он звучал все более властно и одновременно все более нежно – противиться ему было невозможно.

Я встала и открыла глаза. «Кто меня зовет?» – вскричала я. Вообрази же, Детка, каково было мое удивление, когда я увидела, что все это мне не приснилось; тот голос, который я слышала, пока лежала без чувств, не умолк.

Все как один были в нее влюблены без памяти и проводили дни и ночи у нее под окнами в надежде тронуть ее сердце, но…

– Божественная Киска, я вас обожаю, – уверял меня молодой Кот, простершийся у моих ног и бросавший на меня самые нежные взоры.

Ах, Детка, он был так красив! и казался таким влюбленным!

Могла ли я не увидеть в Коте столь изысканном и столь сильно меня любящем Кота-принца, безупречного Кота, о котором мечтают все юные Кошки, того самого, которого они призывают, когда, глядя на луну, затягивают песню Кошек на выданье: «Поскорей-поскорей принеси ты нам мужей!»

И разве так не повелось от века, что юная Кошка не может впервые в жизни услышать слова «Я вас обожаю» без внутреннего трепета? И разве, если нас обожают, мы можем требовать большего?

Так что если я не удосужилась спросить у своего обожателя, откуда он взялся, то не потому ли, что была убеждена: такой Кот, как он, может только упасть с неба. А если я поверила всему, что он говорил, то не потому ли, что доверчивость есть не что иное, как потребность верить в добро. Ведь если не доверять собственному сердцу, кому же в таком случае верить? Вдобавок разве я не была молода, очень молода, в самом расцвете своей молодости, и разве юная особа шести месяцев от роду не может на мгновение плениться мыслью, что она внушает великую страсть?

Видела бы ты, Детка, с каким смиренным и вместе достойным видом он смотрел на меня! Он просил так мало!.. одного взгляда… одного-единственного! Могла ли я отказать ему в этой малости? разве он не спас меня от ужасного обморока, а может, и от самой смерти? Да и как, скажи, противиться Коту столь сдержанному?

Отчего ты не слышала его, Детка! сколько красноречия!

Ты знаешь, я была кокетлива – а он сулил мне прекраснейшие в мире туалеты, яркие ленты, пробковые ожерелья и великолепную горностаевую муфту, которая ему досталась от хозяйки-посланницы! Ах! эта старая муфта… сказать ли? эта старая муфта стала одной из главных причин моих несчастий.

Я была ленива – а он манил меня мягкими коврами, бархатными и парчовыми подушками, уютными креслами и всякой другой прелестной мебелью.

Я была взбалмошна – а он уверял меня, что госпожа посланница будет счастлива, если мне заблагорассудится разбить у нее всю посуду, лишь бы я делала это грациозно. Ее статуэтки и севрский фарфор, все драгоценные безделушки, превращающие ее жилище в модный магазин, – все будет в моем распоряжении.

Я любила отдавать приказания – а он обещал, что у меня будет горничная и даже благородная хозяйка станет мне прислуживать, если я поведу себя по-умному. «Нас называют домашними животными, – говорил он, – но отчего? разве мы исполняем какую-то домашнюю работу? кому мы служим? и кто служит нам, если не наши хозяева?»

Я была красива – и он говорил мне об этом; послушать его, так все во мне было само совершенство: и золотистые глазки, и двадцать шесть зубов, и розовый носик, и нарождающиеся усы, и ослепительная белизна, и бархатные лапки с острыми коготками.

Кроме того, я была лакомкой – а он (сама предусмотрительность!) утверждал, что в нашем райском гнездышке будут течь молочные реки.

Наконец, я была в отчаянии – а он клялся, что меня ждет безоблачное счастье, что я не буду знать горя, что я заблистаю, как брильянт, что все Кошки Франции умрут от зависти ко мне, одним словом, что я стану его женой, Кошкой посланницы, титулованной собой.

Что мне сказать, Детка? Нужно было покориться, и я покорилась.

Вот так я стала… госпожой Бриске![592]

Да, Детка, госпожой Бриске!!!

Пожалей меня, Детка; ведь в этом слове таится причина всех моих несчастий!

А ведь я была счастлива или по крайней мере думала, что счастлива, ибо поначалу все обещания Бриске исполнились. Я получила богатство, почести, лакомства; я получила муфту! – и любовь мужа.

Наше прибытие в посольский особняк оказалось поистине триумфальным. Ради нас нарочно отворили окно будуара госпожи посланницы. А увидев меня, эта благородная дама воскликнула, что я прекраснейшая из всех виданных ею Кошек. Она приняла нас очень радушно, одобрила наш союз и, осыпав меня приятнейшими комплиментами и самыми лестными похвалами, позвала слуг, приказала им обходиться со мной в высшей степени предупредительно и, выбрав среди своих служанок самую любимую, поручила ей заботиться о моей особе.

Случилось то, что предсказывал Бриске: назло завистницам самые прославленные Ангорцы Парижа вскоре провозгласили меня царицей Кошек, модной красавицей. Странная вещь! я принимала все эти почести без смущения, как должное. Я появилась на свет в лавке, но родилась благородной, говорил Бриске, утверждавший, что благородным можно быть повсюду.

Муж гордился моими успехами, а я была счастлива и полагала, что счастье мое будет длиться вечно.

Знаешь, Детка, когда я погружаюсь в эти воспоминания, я удивляюсь, что сердце мое не превратилось в камень!

Мое вечное счастье длилось две недели!.. а когда они истекли, я вдруг почувствовала, что Бриске меня разлюбил, если когда-нибудь любил. Тщетно уверял он меня, что не переменился, ему не удавалось меня обмануть. «Твоя любовь все та же, но с каждым днем ее становится все меньше», – говорила я ему.

Но в любви надежда умирает последней и удовлетворяется немногим; именно этим немногим я и утешалась, Детка, и даже когда от него не осталось вовсе ничего, я все равно продолжала надеяться! Сердце подвержено возвышенным заблуждениям. Да и как решиться поверить, что твоя любовь никому не нужна?

Запомни, Детка, Коты благосклонно принимают наши старания им понравиться только до тех пор, пока эти старания успешны. Бриске не только не был мне благодарен за мою верность, но, напротив, злился на меня. «Как можно, – восклицал он с гневом, – превращать любовь, самое веселое и самое приятное времяпрепровождение юношества, в занятие самое серьезное, самое унылое и самое продолжительное!»

– Одно лишь постоянство служит оправданием страсти, – отвечала я ему, – я оставила мать и сестру, потому что полюбила тебя; я погубила себя ради тебя, значит, я обязана тебя любить.

И я заливалась слезами!!!

Печаль чаще всего вызывает раздражение; очень скоро Бриске сделался со мною резок, груб, требователен, даже жесток; а я, некогда оскорбившаяся мнимой несправедливостью бедной матушки, я повиновалась, я ждала, я не роптала. За две недели я научилась сносить очень многое. Время – неумолимый учитель; оно учит всему, даже тому, чего мы не хотим знать.

Кто много страдает, в конце концов излечивается от страсти. Я решила, что утешилась, потому что стала спокойнее; но в страсти спокойствие наступает следом за возбуждением примерно так же, как покой следом за землетрясением – в тот момент, когда уже нечего спасать. Я была спокойна, это правда, но сердце мое опустело. Я больше не любила Бриске, а перестав его любить, я его простила и поняла, почему он перестал любить меня. Почему? Ах боже мой, Детка, такой Кот, как Бриске, перестает любить просто потому, что разлюбил.