Андрей Тарковский. Жизнь на кресте - Людмила Бояджиева

Писать юноша начал еще в нацистском концлагере. После войны окунулся в мир кино, как раз бурно расцветшего в Италии. Создал сценарии к фильмам, которые вошли в золотой фонд классики мирового кино, работал с самыми выдающимися режиссерами. Для Микеланджело Антониони Тонино написал сценарии к фильмам «Приключение», «Ночь», «Затмение», «Красная пустыня», «Блоу-ап», «Забриски Пойнт», «Тайна Обервальда», «Идентификация женщины». Вместе со своим близким другом и земляком Федерико Феллини придумал пьесу «Амаркорд», которая позже превратилась в знаменитый фильм. Потом были «И корабль плывет», «Джинджер и Фред», «Репетиция оркестра» и «Казанова».

Тонино с Лорой, своей русской женой-красавицей, уже много лет жил среди гор Тосканы в небольшом домике в городке Пеннабилли в окружении собак и кошек, с гончарной мастерской, холстами живописи, рисунками — он полон идей и осуществляет их по возможности собственными руками. (В саду скульптур у дома Тонино появится и памятник Тарковскому в виде часовни с навек закрытыми дверями.) На стенах городских домов поэт развесил керамические таблички с философскими изречениями, которые собирал всю жизнь. Стихи Тонино Гуэрры перевела на русский его близкий друг — Белла Ахмадулина.

В Римини в честь своего друга Федерико Феллини, родившегося здесь, Тонино открыл ресторан, который украсил своими рисунками.

Тонино, в доме у которого регулярно собирались самые замечательные люди мира искусства, знал о Тарковском, видел и ценил его фильмы. Они давно были знакомы, и Тонино не раз предлагал Андрею сделать фильм вместе. Его визит к Андрею в Москве не был формальным. Тонино пришел предложить помощь.

— Понимаю, понимаю… — Тонино немного говорил по-русски, в основном же переводчиком «работала» Лора. — Тебя здесь держат на голодном пайке. Правильно я сказал? Не дают снимать кино.

В розовой рубашке и одном из любимых пестрых вязаных жилетов, он по-прежнему был живописно красив и масштабен, неуловимо напоминая Андрею отца. Хотя и радостное выражение лица и голоса, и бурная итальянская жестикуляция отличались от строго-сдержанной манеры Арсения Александровича.

— Не дают! — выразительно вздохнул Андрей.

— Его совершенно измучили! — всплеснула руками Лариса, накрывшая «русский стол» с солениями и домашними пельменями. — Простои годами, а с выходом каждого фильма — настоящая пытка.

Лора перевела сказанное мужу.

— Я понял — пытка. Это плохо, — глаза Тонино задорно прищурились: — Надо их побеждать! Тебе надо ехать снимать в Италию, Андрей. Будем делать совместное производство!

— Меня не пустят.

— Почему? Вместе! — Тонино скрестил пальцы: — Россия, Италия. Я буду писать бумаги.

— Они хитрые.

— Я больше хитрый. Умею напомнить, что Гуэрро — это значит «война». Со мной лучше мир.

— Он никогда не воюет! — засмеялась Лора, тряхнув золотой гривой.

— Воюет, воюет! — запротестовал Тонино. — Вот этот рубашка хотел одеть и одел!

— Шутит, это я его заставила. Тонино воюет за чистоту вод в местной реке, за экологию. Он старается сберечь наш край.

— Я сам чиновник. Очень большой — «Президент реки». Да-да! Теперь там чисто. Вода пить можно. Меня начальники слушают. Ты мне документ дашь, какой я скажу. Много бумага. Будем воевать. Я правильно сказал, Лора?

Подготовка к совместным съемкам фильма «Ностальгия», сценарий для которого написал Гуэрра, заняла два года, хотя с итальянской стороны были задействованы крупные кинематографические деятели. Но и советские чиновники упирались, всячески затягивая предварительные переговоры «Союзэкспортфильма» с РАИ — итальянским телевидением.

Все это время Андрея мучил вопрос: пустят или нет?

Лариса, настроившаяся на выезд в Европу, готовила параллельный план: просто бежать при первой же возможности, попросить политического убежища, а потом добиваться воссоединения с семьей. И здесь подвернулся случай — Тарковского командировали на фестиваль в Швецию.

— Что это они… — недоумевал Андрей, — Задобрить решили? Подсовывают недельку прогулки вместо съемок «Ностальгии»? — он сидел у камина в Мясном. Именно здесь, с тех пор как началась подготовка к выезду в Италию, велись все разговоры — опасались прослушек КГБ.

— Андрюша, вы должны понять — это шанс, — лицо Ларисы приобрело решительно-властное выражение. — Совершенно очевидно, что в Италию вас не пустят. Надо бежать.

— Бежать? — Андрей со звоном уронил кочергу, которой помешивал угли. — Я не смотрел шпионские фильмы. Я не знаю, как «бегают».

— Зато я знаю. Мы распишем план по пунктам. Вам надо будет лишь точно исполнить его.

В Стокгольме Андрей подпитывал свои амбиции и тщеславие, попираемые советскими чиновниками. Вспоминал все унизительные эпизоды обсуждений и запрещений его фильмов, всю брань ангажированных критиков. В воинственном настроении он, как и планировалось заранее, сообщил верным людям из местного начальства о своем намерении остаться. Его поддержали, обещали помочь. Теперь надо устроить побег.

Андрей действовал четко: покинул гостиницу тайком от бдительного ока сопровождавшего его деятеля «Союзэкспортфильма» — разумеется, стукача.

По наивности оставил на столе записку с просьбой не ждать и не искать, то есть не волноваться. Записка, естественно, вызвала прямо противоположный эффект и была немедленно отправлена в советское посольство.

Шведы, следуя своим обещаниям, оперативно вывезли Андрея подальше от Стокгольма в какой-то загородный дом. Там, в обществе милой, ни слова не понимавшей по-русски хозяйки, он провел несколько дней. О, сущие адовы муки! У Тарковского никогда не было тяги к детективному жанру, его вспыльчивость и ершистость отнюдь не предопределяли наличие личной отваги. Он чувствовал себя уже попавшим в кабинет на Лубянке. Ужас был в том, что несчастного «невозвращенца» одолевал страх перед пытками в КГБ и вместе с тем острая тоска по родине, ноющая как рана. Он все сильнее паниковал, ведь рядом не было Ларисы, так хорошо умевшей манипулировать его волей.

— Я совершенно чужой в этой стране… — его трясло, — мой дом, Тяпа, Арсений, Россия… Без них я не смогу жить…

Эти чувства были столь сильны, что даже страх перед советскими «органами» не удержал Тарковского — он ринулся обратно в Стокгольм. Там, запинаясь и пряча глаза, объяснил «сопровождающему» свое исчезновение случайной прогулкой. И благополучно вернулся домой.

— Представляете, Ларочка, все мне сошло с рук! Они сделали вид, что ничего не заметили, — сиял «невозвращенец».

— Ну и слава Богу, — Лариса скрывала злость. — Не ваше это дело — одному такие поступки совершать. Эх, меня рядом не было…