Андрей Тарковский. Жизнь на кресте - Людмила Бояджиева

— Ну и слава Богу, — Лариса скрывала злость. — Не ваше это дело — одному такие поступки совершать. Эх, меня рядом не было…

В марте контракт с итальянцами о съемках фильма «Ностальгия» был подписан, и Тарковский стал готовиться к поездке. Накануне отъезда, 4 апреля 1982 года, Тарковскому исполнилось 50 лет. Юбилей превратился в мучительное оскорбление — еще раз начальственные персоны дали ему понять, что такое явление, как Тарковский, они во внимание не принимают.

Никто не позвонил и не поздравил юбиляра официально, как это было принято. Не было опубликовано никаких юбилейных текстов, не организовано хотя бы мало-мальски формальных торжеств в Доме кино. Тарковский весь день с надеждой смотрел на молчавший телефон.

— Скорей бы отсюда! — говорил он Ларисе, нервно мечась из угла в угол. — Они сознательно унижают меня: Госкино, Союз кинематографистов, «Мосфильм». Ведь церемонию игры в юбилеи они соблюдают неукоснительно, отмечают всех, независимо от чинов и званий. Невыносимо!

Можно удивляться тому, как глубоко ранит человека такого масштаба невнимание властей, но Андрей глубоко страдал от нежелания признавать ценность его вклада в киноискусство.

Он стал чрезмерно нервным, взрывным, пару раз крепко поколотил Ларису. Был инцидент и с 18-летней Лялькой, которую отчим за позднее возвращение домой основательно отстегал ремнем. Потом привез из Мясного деревенскую простушку Олю, Лялиного возраста, «для отдохновения». Лариса терпела, все это в семье уже не раз случалось. Накануне осуществления заветной мечты устраивать скандалы было не в ее интересах.

Готовясь к отъезду, Тарковский ликовал: интересный сценарий, предстоящая работа с отличной группой — руки чесались от желания приступить к съемкам. Возможно, отчасти это настроение хоть как-то оправдывает совершенную им жестокую оплошность. Скорее же, причина более глубока — в парадоксальном устройстве внутреннего мира этого апостола человеколюбия. В дневнике Тарковский записывает: «… пока есть жертвенность, человеческая личность жива». Эти слова кажутся позерством, ведь в самом творчестве режиссера мало примеров глубокохристианского мирочувствия, то есть ощущения глобальности всепобеждающей любви.

Неумение любить, сочувствовать, сострадать — тяжкая ущербность, мешавшая Тарковскому в его творчестве. Ему не дано было понять, какова основа основ той субстанции, которую он исследует, назови ее хоть духом, хоть душой. Ни ностальгия, ни жертвенность, ни миссия быть человеком невозможны без любви, причем не к себе самому, не к абстрактному человечеству, а к ближнему, часто даже не очень симпатичному или «нужному».

Тарковский все настойчивее говорил о потребности взять на себя тяжесть крестного пути к спасению человечества. Он хотел говорить с людьми посредством кино о самом главном, необходимом для спасения. Но ему не хватало чего-то очень важного, для того чтобы за ним пошли, а не упрекали в холодности, отстраненности, в нежелании сделать шаг к взаимопониманию. Это отсутствие душевного тепла особенно ощутимо в его последних работах — самых возвышенных и мессианских его замыслах. И, конечно, в реальных отношениях с близкими.

В то время когда Тарковский уже собирался в Италию, его «талисман», его любимый актер, человек, безраздельно преданный ему, мучительно умирал от рака легких. Толя Солоницын считал Андрея своим духовным отцом, его любовь была восторженной и трепетной.

Андрей относился ревностно к работе Солоницына у других режиссеров. Он совершенно был не способен порадоваться его успеху в картинах Панфилова, Шепитько, Михалкова, Зархи, Абдрашитова и, естественно, Герасимова. Ни единого слова, ни дружеского кивка сыгравшему значительную роль актеру — полное величественное пренебрежение. Солоницын же испытывал смущение за свое «предательство» и, конечно же, не рассчитывал на поддержку «учителя». Но все же… В глубине его преданных глаз таилась почти собачья жажда хозяйской руки.

Андрей никогда не проявлял интереса к чужому опыту, тем более — к удачному. Не замечал успеха даже людей близких, не понимая порой, как это бывает обидно.

Возможно, он воспринимал любовь, привязанность как западню, чреватую болью и унижением, с тех самых минут, когда он, рыдая, прижимался к гимнастерке отца, надеясь вернуть его. Но отец уходил, оставляя окаменевшую от боли мать и двух заплаканных ребятишек. Любить — больно. И если такой человек, как отец, не сумел сохранить любовь к своей семье, то материя эта на поверхности бытия (а не в загадочных глубинах духа) столь эфемерна, что не стоит и принимать ее в счет. Андрей всегда был отстранен и холоден с матерью и сестрой, не умел бросаться на шею в порыве чувства ни отцу, ни любимой женщине, ни своему ребенку.

Тем более было бы трудно ожидать от него сострадания к умирающему Солоницыну, для которого писалась главная роль в «Ностальгии».

Солоницын, застенчивый, скромный человек, отчаянно «прожигал жизнь» — много пил, питался плохо, беспрестанно курил, да еще и первая жена, тоже прилично пьющая, заела упреками. Ей надоело мыкаться с неудачником мужем по городам и провинциальным театром, и она ушла, оставив Анатолия с разбитым сердцем. Тарковский, приглашенный Захаровым в Ленком для постановки «Гамлета», дал Солоницыну главную роль. Жил Анатолий в общежитии, пил по-черному. Но с ролью он справился хорошо, хотя спектакль и был вскоре снят.

Тарковского бесила Толина непобедимая алкогольная зависимость. Позже он скажет: «Солоницын строил свою жизнь в неуважении к своему таланту. В жизни играл какого-то придурка. Вел этакий безответственный образ жизни. Художникам так нельзя! Нужно осознавать свою миссию».

На съемках «Сталкера» Солоницын встретил славную женщину, ставшую его второй женой. Светлана обожала его и вскоре родила сына. На занятые деньги Анатолий купил крошечную кооперативную квартиру, получив возможность впервые в жизни устроить приемлемый быт для любимой семьи.

Но было уже поздно: удаление одного легкого не принесло облегчения, конец был уже предрешен. Он едва мог подняться с постели — скелет, обтянутый кожей. Над его диваном висело фото Андрея, к которому часто мысленно обращался больной. Роль в фильме, съемки в Италии! Возможно, попугав, судьба вывезет, подарит чуток жизни? Смутные надежды на чудо поддерживали в больном угасающую жизнь.

Тарковские знали о состоянии Анатолия, но за несколько месяцев Андрей с Ларисой, жившие от Солоницына в 15 минутах ходьбы, навестили его только раз. Во время визита, видимо, от растерянности Андрей повторял одну и ту же фразу: