Между двух миров - Эптон Синклер

Ланни не мог изменить светский кодекс приличий, поэтому он отвез ее в один отель, а сам остановился в другом. Первым делом он послал длинную телеграмму Рику, затем телеграмму Золтану, а после этого протелефонировал Лонгэ в Париж и сказал ему, чтобы он не верил слухам о бегстве Матеотти в Вену. Нет ни малейшего сомнения, что его похитили.

Тем временем репортеры разыскали высланного американца; они поджидали его на границе, но не думали, что он может прибыть так скоро. Он успел только вымыть лицо и побриться, а затем пришлось пригласить их в номер. Он говорил с ними о несокрушимом мужестве Джакомо Матеотти и о гнусностях режима, установленного в Италии Бенито Муссолини. Нет, он не социалист, у него нет достаточных познаний, чтобы сказать, кто он такой, но он знает цену стойкости и честности и он воочию видел, какая страшная участь ожидает современное государство, когда бандиты захватывают власть и пользуются ею, чтобы отравлять умы и извращать моральные понятия человечества.

Ланни заснул крепким, продолжительным сном. Когда он открыл глаза, было утро. Его первая мысль была о Матеотти, и он позвонил, прося принести газеты.

Вместе с газетами ему подали записку от Мари. Он вскрыл ее и прочел:

«Дорогой мой!

Сердце мое разрывается при мысли о том решении, которое я вынуждена принять. Я понимаю, у тебя свои взгляды, ты стремишься им следовать, ты не можешь поступать иначе. Я не могу налагать на тебя цепи. Мужчина сам выбирает свою дорогу, и мне ясно, какой выбор ты сделаешь. В душе я не порицаю тебя — я склоняю голову перед судьбой. Напрасно было бы надеяться, что наша любовь может продолжаться при таких обстоятельствах. Во всяком случае, теперь мне уже больше нельзя путешествовать с тобой. Поэтому я ночным поездом уезжаю в Париж. Я полагаюсь на доброту моего мужа и надеюсь, что он не закроет передо мной двери своего дома.

Будь уверен в моей вечной благодарности за любовь, которую ты выказал мне: сердце мое всегда будет с тобой. Да поможет тебе бог найти счастье на том пути, который ты избрал.

Преданная тебе Мари»

Для Ланни это был удар; но это не помешало ему заглянуть в газеты и пробежать телеграммы из Рима. О Матеотти все еще не было известий, и правительство утверждало, что он, по всей вероятности, бежал в Вену; в Италии царило возбуждение, были слухи о восстании против фашистского режима и т. д. Местные газеты сообщали о благополучном прибытии Ланни Бэдда во Францию вместе с его спутницей, мадам де Брюин. Приводились живописные подробности его изгнания и продолжительной поездки, но ничего не говорилось о правительстве соседней дружественной державы. Это предоставлялось таким газетам, как «Юманите», и другим «левым листкам»; и, конечно, всякий, на чье свидетельство они опирались, причислялся к сонму красных.

Ланни вернулся домой, к матери, печальный и присмиревший. Она была готова прижать его к теплой мягкой груди, на которой он мог выплакаться, но он не воспользовался этой возможностью; он был слишком занят чтением газет, которые прибывали в Канны с различными поездами — из Парижа, Лондона и Рима, и писанием длинных писем Рику, Лонгэ и дяде Джессу. Ланни мучила мысль, что Матеотти, быть может, еще жив и, если поднять как следует шум за границей, бандиты, возможно, испугаются и оставят ему жизнь. Разве Ланни не обещал социалистическому депутату сделать все возможное, чтобы истина стала известна всем? Это было почти что обещание у смертного одра, невозможно забыть его. Он располагал множеством фактов, которые узнал из разговоров с журналистами, и считал себя морально обязанным оглашать эти факты, где только возможно. Конечно, чем больше он делал это, тем непоправимее он пятнал свое имя и имя своего отца.

Пришлось написать пространное письмо Робби с объяснениями и извинениями. Золтану он послал список картин, обнаруженных им, описание этих картин и свои предположения относительно цен. Золтан, ничем политически «не скомпрометированный», мог поехать в Рим и продолжать переговоры, которые Ланни не довел до конца. Чтобы наказать себя, Ланни заявил, что не возьмет никакой комиссии за римские сделки.

Своей подруге Ланни написал любовное письмо. Он не пытался оправдать свое поведение и ничего не говорил о Матеотти. Когда они возвращались из Италии, он рассказал ей об итальянском революционере, и ему казалось, что она слушает его сочувственно; но, очевидно, она молчала, боясь возбуждать или волновать его в такой момент, когда ему нужны были все его силы. Простит ли она его когда-нибудь за то, что он нарушил свое обещание, он не может знать, но он любит ее и скоро приедет и сам скажет ей об этом. «А пока, — писал он, — помните, что все скандалы в конце концов забываются. Есть так много свежих, о которых можно судачить».

Дело Джакомо Матеотти не сходило с газетных столбцов. Несчастный депутат словно в воду канул, и в парламенте раздавались крики: «Правительство — соучастник убийства!» Муссолини пришлось отказаться от версии, будто его противник бежал в Вену; он заявил в палате, что Матеотти, по видимому, похищен, но никто не знает, где он. Между тем по номеру машины удалось установить ее владельца, и молва называла имена Думини и четырех других преступников. Шум, поднятый вокруг похищения, заставил правительство арестовать их — предполагалось, что они примут кару, как джентльмены, но они не были джентльменами: трое из них сознались, что совершили преступление по приказу Муссолини. Вся страна содрогнулась, а в палате разразилась такая буря негодования, что в течение нескольких дней казалось, будто дни фашизма сочтены.

Пятеро бандитов увезли свою жертву в густой лес, в нескольких милях от Рима. Они сказали, что, может быть, пощадили бы его жизнь, если бы он умолял их об этом, но он держал себя «дерзко». Он воскликнул: «Вы не можете убить меня. Мои дети будут гордиться своим отцом. Рабочий класс продолжит мое дело». И они били его до смерти, искромсали его тело и оставили его непогребенным. Его последние слова были: «Да здравствует социализм!»

Вот какие вести приходили из Рима. Впоследствии убийцы бежали, за исключением Думини, приговоренного к семи годам тюрьмы. Он отбыл два года и был выпущен на свободу. Говорят, он сказал: «Если они приговорили меня к семи годам, то главного зачинщика должны были приговорить к тридцати». Его арестовали снова. Он отрицал, что под «зачинщиком» подразумевал Муссолини, но судьи не поверили ему, и за свой дерзкий язык он поплатился добавочным тюремным заключением на 14 месяцев и 20 дней.

Но время шло, и Ланни надо было как-то строить свою жизнь. Он понял, что он не может свергнуть фашизм, а может лишь сделать жизнь невыносимой для себя и тех, кто любит его. Посол Чайлд, он же «Младенец», выйдя в отставку, вернулся в Соединенные Штаты, где уверял всех, что Муссолини чуть ли не величайший человек современности. Он писал статью за статьей, рекламируя достижения «строителя империи»; статьи эти печатались в еженедельнике, выходившем в количестве двух и даже трех миллионов экземпляров. Какое значение имел слабый голос никому неведомого юноши перед такой рекламой? Ланни вынужден был молчать.

И вот после длительной разлуки Ланни протелеграфировал Мари: «Выезжаю», запаковал свои чемоданы, поцеловал Бьюти в обе щеки и в мягкую теплую шею, заметив при этом, что она продолжает полнеть. Мать была огорчена отъездом сына, но что тут поделаешь; она лишь попросила его быть повнимательней за рулем.

Приехав в Париж, Ланни из осторожности сначала протелефонировал Мари, и Мари сказала, что лучше встретиться в городе. Он назвал ей гостиницу, и она пришла к нему. Мари всегда охватывало ощущение счастья, когда она видела его. Но Ланни заметил, что она побледнела и похудела, и он внутренне казнил себя. On был жесток к ней и нанес ей более тяжелый удар, чем представлял себе.

Мари сказала: — Нет, дорогой, ты ни в чем не виноват. Это рок. Боги ревнивы, они не потерпят, чтобы такое счастье, как наше, было долговечно.

Она не хотела говорить о скандале, о горе ее семьи и мужа; она знала, что для него все это покажется бессмысленным и скучным. Мари сказала — Когда бы ты ни позвал меня, я приду; но ездить с тобой мне больше нельзя. Это ты должен понять.

— Раз ты так говоришь, значит это так, дорогая. Ты не хочешь, чтобы я заехал к вам?

— Это было бы нехорошо по отношению к мальчикам, Ланни. Они, вероятно, все знают.

— Они, должно быть, давным-давно знали. Разумнее всего было бы поговорить с ними откровенно.

— Я не могу, Ланни. Это сыновья Дени, и, когда дело касается их, слово принадлежит ему. В конце концов, ведь это его дом; и он был очень терпим и снисходителен.

Спорить было бесполезно. Мари подвела черту, сказав, что дом принадлежит не ей, а мужу. Пусть Ланни оставит за собой это помещение в отеле, а она будет приезжать, как только он позовет ее. Но их любовь должна быть тайной. Мари не хотела встречаться с друзьями Ланни, так как это напомнило бы им — и ей, — что она та женщина, о которой газеты писали как о спутнице Ланни Бэдда. Да и вообще она не интересуется его друзьями, она считает ошибочными их политические взгляды, она расхолаживает их, она только служит помехой. Единственное исключение — Золтан Кертежи; он не интересуется политикой. Это скромный человек, добрый друг Мари, это полезное знакомство для ее возлюбленного.