Мир на взводе: пружина разжимается - Федор Лукьянов

6. Наиболее очевидная проблема гуманитарной интервенции вытекает из противоречия между наличием суверенитета у отдельных государств и желанием защитить права человека в тех случаях, когда эти права подвергаются серьезной и систематической опасности, даже если это подразумевает необходимость пойти против воли тех государств, где имеют место данные нарушения.

Споры относительно гуманитарной интервенции вращаются вокруг двух разных вопросов: «Есть ли вообще нечто, называемое гуманитарной интервенцией, и при каких обстоятельствах ее можно считать оправданной?» и «Кто имеет право санкционировать такую интервенцию?». Ответы можно получить разные – в зависимости от приверженности тем или иным теориям. Одни придерживаются строго правового подхода и ставят решение об интервенции в полную зависимость от (например) санкции Совета Безопасности ООН. Другие утверждают, что международная безопасность дороже какого-то там суверенитета. Учитывая то, что в рамках существующей реальности строгая законность приемлемым критерием не представляется, упомянутые споры увязаны с теорией справедливой войны.

Пытаясь суммировать критерии оправдания гуманитарной интервенции, Международная академия мира выделила следующие принципы: серьезность нарушения, срочность, объективность, приемлемость, осуществимость, пропорциональность планируемых мер и долговечность. В целом масштаб преступлений, совершающихся в стране, в дела которой необходимо вмешаться, оценивается по определенной шкале: должны наличествовать серьезные нарушения прав человека со стороны правительства или, по крайней мере, серьезные нарушения, происходящие в масштабе всей страны, чье правительство не в состоянии навести минимальный порядок. Кроме того, участники интервенции не должны преследовать политические цели или поддерживать какую-либо из сторон, а миротворческую операцию следует осуществлять на многосторонней основе с должным образом прописанным мандатом. Наконец, целесообразность военной интервенции с гуманитарной целью следует рассматривать только в крайнем случае, когда для пресечения преступлений уже использованы все возможные мирные средства. При этом необходимо учитывать критерий соразмерности ущерба и стоимости интервенции, как при нормальном консеквенциалистском вычислении соотношения между рисками и человеческими и материальными издержками, с одной стороны, и ожидаемым результатом, с другой.

7. Prima facie, справедливая война, т. е. такая война, которую можно оправдать, есть в свете расширенной концепции обороны, которая временами включает в себя и гуманитарные интервенции, прежде всего война оборонительная. Мой тезис состоит в том, что данного основания, каким бы очевидным оно ни было, недостаточно для того, чтобы надлежащим образом различать справедливые и несправедливые войны (и интервенции). И в самом деле, такого рода доказательство, хотя и говорит нам кое-что о справедливости цели, которая должна быть оборонительного свойства и в строгом, и в широком смысле, ровным счетом ничего не говорит о тех, кто имеет права на интервенцию. Современная и сегодняшняя теория справедливой войны часто обращается ко второму пункту томистского варианта теории справедливой войны, а именно к проблеме iuxta causa, и в то же время совсем не замечает ее первого пункта, то есть настоятельного требования относительно присутствия соответствующей auctoritas. (Само собой разумеется, что в строгом смысле слова auctoritas и «обладание правом» не являются синонимами. Здесь использование этих терминов несколько натянуто: auctoritas и «обладание правом» приводятся в качестве синонимов исключительно в целях рассуждения.)

Наличие такой лакуны становится более понятным, если принять во внимание то, что проблема обладания правом или, если угодно, должным образом переформатированная проблема auctoritas, не является актуальной для стандартной двухвалентной ситуации, а именно при обороне в строгом смысле слова. Если государство А нападает на государство Б, то у государства Б обычно имеется справедливое основание и право на самооборону. Но в косвенных случаях это не так. Так кто же имеет право на вмешательство в данных обстоятельствах и на основании каких причин?[197]

Здесь я предлагаю принять во внимание различие между оправданием и легитимацией, о необходимости проведения которого я уже несколько раз заявлял в своих работах. Мой тезис заключается в том, что современные теории справедливой войны недооценивают важность наличия легитимации (и правомочия) и по этой причине не пригодны для того, чтобы дать ответ на самые важные наши вопросы. Продолжая параллель с теорией Фомы Аквинского, можно приблизительно приравнять оправдание к iuxta causa, а легитимацию к auctoritas (хотя Аквинский использует термин auctoritas в ином и более узком значении, которое обычно относится к суверенитету ведущего войну государства[198]).

На этом этапе мы уже вправе предложить собственно философское различие между оправданием и легитимацией. Очень часто в политической философии эти две концепции разграничиваются недостаточно четко, и в результате их считают взаимозаменяемыми. Постулируется либо то, что необходимым следствием твердого оправдания является последующая (с логической точки зрения) легитимация, либо то, что легитимация означает осуществление власти на основании ранее узаконенных полномочий. Но, на мой взгляд, между этими двумя концепциями, напротив, имеется существенное различие. Такое различие введено Джоном Локком, притом способом, который можно считать образцовым, хотя он и не прибегал к терминам «оправдание» и «легитимация». Грубо говоря, государство оправдано в своих действиях, если соблюдает права человека, а легитимацией оно обладает, если заручается согласием граждан. Далее я буду свободно оперировать различием между этими двумя локковыми концепциями, оставляя в стороне специфические термины «права человека» и «согласие» и распространяя само различие с уровня государства на уровень каждой организации и практики. В рамках этой более обширной перспективы легитимация зависит от точки зрения на рассматриваемый процесс, как, например, на отдачу голосов в демократическом государстве или на рынок в экономике; ей присущи типично эмпирический аспект и направление снизу вверх (если она исходит от общества). Оправдание, напротив, зависит от точки зрения, не относящейся к рассматриваемому процессу; оно имеет, по сути, теоретическую природу и направление сверху вниз (от экспертов к обществу). Если первая материальна, то последнее идеально, либо виртуально. Легитимация – это своеобразный процесс ратификации: в известных случаях исход выборов легитимирует избранного кандидата. Оправдание же оценивает результаты избирательной процедуры как бы снаружи: в аналогичных случаях нам могут сказать, что кандидат, вне зависимости от получения легитимации, не соответствует критериям справедливости и честности, которых требует должность, на которую он или она были избраны. Если говорить о международной войне, что мы и делаем в данном случае, то мы, например, знаем, что исход голосования в ООН может явиться важным фактором легитимации конфликта. Однако независимо от голосования в ООН данная война может оказаться, так сказать, несправедливой по своей сути, если в ее ходе нарушаются права человека или если она ведется с бессмысленной жестокостью.

Для наших целей достаточно сказать, что оправдание идеально и универсально, тогда как легитимация имеет эмпирический характер и основана на консенсусе. Выражаясь на языке современной политической философии, я использую оправдание субстантивным, а легитимацию процедурным образом. Понятно, что при этом я творю насилие над терминами, учитывая, что различие между концепциями более тонко, чем здесь у меня представлено. Но насилие над терминами необходимо для целей рассуждения, а концептуальное различие между оправданием и легитимацией остается тем не менее существенным. Если различие действенно, то можно говорить о том, что мой вариант подразумевает определенную степень взаимодополняемости оправдания и легитимации: чтобы война была справедливой, для нее должно быть и справедливое основание и правомочие.

Но давайте вернемся к нашей главной проблеме. Мы говорили, что согласие ООН может быть использовано в качестве благовидного предлога для легитимации войны. Если рассмотреть процесс легитимации в более общем смысле и связать таковой с его процедурными и консенсусными аспектами, то можно сказать, что многостороннее согласие и применение соответствующей процедуры составляют prima facie добротную предпосылку легитимации гуманитарной интервенции (принимая данную косвенную ситуацию в качестве модели). Все это дополняет положения международного права и современные международные традиции. С эмпирической точки зрения, это подменяет консенсус всего человечества (который совершенно недостижим в действительности) относительно грубых нарушений гуманитарных прав. Подмена же происходит во многом аналогично тому, как волеизъявление большинства в демократическом государстве в иных случаях подменяет собой волю всех граждан.