Новый Мир ( № 9 2006) - Новый Мир Новый Мир

Вот, к примеру, к 2017 году (не так долго ждать, если подумать) высокие технологии достигли такого уровня, что не представляет проблемы обеспечить приличные условия каждому. (Уж, наверное, не в “одной отдельно взятой” прогресс достиг такого нечеловеческого размаха!) Но это не только никому не нужно (из тех, от кого что-нибудь зависит), но даже крайне нежелательно — законы бинарной оппозиции определяют жесткую взаимозависимую связь между элементами системы: не будет бедных — не станет и богатых, а это подрывает на корню самое основу консумеристской цивилизации. Поэтому в мире 2017 года поддерживается видимость необходимости экономического неравенства, и потому этот виртуальный мир жестко стратифицирован — нерасчленимые массы вырождающихся пролов по-тараканьи кишат в убогих промзонах, все больше и больше смахивающих на гетто (почти дословно повторяя оруэлловскую модель), а пресыщенная элита ищет все более и более экстравагантных способов для борьбы с пресыщением где-то на недосягаемом верху, куда простым смертным путь заказан. Крылов вхож в этот мир благодаря Тамаре — сам-то он туда отнюдь не стремится, но она настойчиво раз за разом пытается затащить к себе свое дорогое сокровище.

Амбициозный Тамарин проект, шокировавший власть имущих, презентация коего вызвала неслыханный скандал и обрушила ее гладко развивавшуюся карьеру, связан с грандиозным кладбищенским мемориалом (ритуальные услуги — одна из отраслей Тамариного бизнеса, она, кстати, дерзко его модифицирует, пытаясь сделать из церемонии приятную процедуру “для живых” — то есть, собственно, потребителей услуг, — что, несомненно, отвечает духу времени (нашего, нашего!) и отлично вписывается в рамки политкорректности — никаких неприятных ощущений! — что делает честь авторской наблюдательности). Бомонд вскипел и раздражился не столько потому, что ему напомнили о смерти, — проект предполагал вложение средств в гипотетическое культовое сооружение для будущего упокоения акционеров на веки вечные, будущей Вавилонской башни, — сколько потому, что перед ним поставили зеркало и вынудили в него посмотреть — и увидеть себя трупами, какими они в действительности и были, лишь до поры до времени удачно притворяясь живыми. Вот этого Тамаре и не простили — нарушения этикета виртуального мира, где нет никаких табу, кроме одного — упоминаний о мнимости.

Потому-то Крылов и затеял рискованный эксперимент, сродни эскападам Фауста — он решился дерзко заставить Бога доказать ему, Крылову, что Он, Бог, существует. Что реальность существует. Кажется, возможности, что ни Того, ни другой может не быть, Крылов не учитывал. То есть был не диалектик. Поэтому-то и рисковал так нерасчетливо с неожиданно свалившейся любовью — лишь подлинная любовь может позволить себе не заботиться ни о чем, даже о надежном обеспечении следующей встречи, — Крылов испытывал случай, следовательно, судьбу на прочность — и доиспытывался… Но почему на это шла женщина?

Тут требуется отступление.

Мы уже проговорились, что незаконные добытчики сокрытых в земных недрах драгоценностей рвут жилы не столько из-за сомнительной прибыли, сколько из-за возможности ускользнуть из плена затхлого, замутненного, неподлинного бытия в зону неопределенности, а значит — свободы, где возможна неслыханная удача, но столь же — или даже более — вероятен пролет по всем пунктам, возможна, в конце концов, даже смерть: промысел — дело рисковое. Но здесь есть шанс наконец-то нос к носу столкнуться с реальностью, которая открывается по законам экзистенциалистского пограничья.

В тексте выстроено четкое противопоставление безжизненного, схематизированного и детерминированного во всех возможных модулях Города (неспроста возникают эти карты, по которым ищут места свиданий любовники, — в плоскости Города нет белых пятен, и, как убедится Крылов, рыть нору здесь бессмысленно, не предусмотрено в этом пространстве ни единой неучтенной пяди) — и дикой, никому не подвластной природы, равнодушно-прекрасной, зачаровывающей и опасной. Это поле открытых возможностей, беспредельных, бесчисленных, — здесь опровергаются законы времени и пространства: время, как с некоторых пор с изумлением замечают ученые, вдруг потекло вспять, и пространство самопроизвольно исказилось, изменились русла рек, на голых пустошах в одночасье встали леса, иначе расположились горы, не подчиняясь протоколам официально признанных географических карт…

В Рифейских горах возникла зона аномалии — как реакция на всеобъемлющую аномалию Города, выступающего символом человеческой цивилизации в ее нынешнем состоянии, как альтернатива продуцируемой человечеством мерзости. (Такая зона известна по “Сталкеру”, точнее, “Пикнику на обочине” — источник цитаты сомнений не вызывает.) “Хитники”, как никто, знакомы с феноменами (так называют в этой среде паранормальные явления, предвещающие старательскую удачу и всегда грозящие неясной, но оттого еще более неуютной бедой). В Городе материализуются призраки. По улицам разгуливает Каменная Девка, она же Хозяйка Горы (Медной — как было указано у Бажова), но ищет не мастерства (как думал все тот же Бажов) — а любви. У ночных костров вдруг выскакивает Огневушка — но не та, знакомая всем, веселенькая пляшущая девчонка, а злая ведьма — и огонь обращается в лед…

Каменная Девка вселяется в обычных женщин, они вдруг меняются, в них просыпается невероятная притягательность для мужчин. Если мера встреченной любви окажется недостаточна, они безжалостно бросают любовника — и можно считать, тому повезло. Но некоторых избранных такие женщины увлекают навсегда, куда — неведомо, был человек — и вдруг исчез, бросив все — дом, семью, имущество, деньги…

Возлюбленная Крылова из этих каменных зомби. Ее — в образе Горной Хозяйки — увидел во сне Анфилогов, обнаружив первые признаки своего дивного клада, и, чудом вернувшись в Город, скоропалительно женился на невзрачной странноватой женщине. Она как бы проверяет Крылова на готовность любить ее саму, одну, без всего — без прошлого, без настоящего, даже без будущего, без окружающих обстоятельств — тот, догадавшись, в какой омут (чувств) угодил, готов прекратить ставшую казаться глупостью игру в нелепую конспирацию, она же — раздражением и насмешками — неизменно блокирует все попытки преодолеть ранее выставленные границы. Но вот вторая экспедиция, которой предстояло принести в Город основную часть выгрызенных из земли сокровищ, гибнет, гибнет и обманутый мечтой Анфилогов, женщина становится вдовой — и обладательницей огромного состояния, но она еще об этом не знает…

Тут-то и начинается гражданская война. 2017 — не случайный набор цифр: это, как нетрудно подсчитать, столетний юбилей хорошо известного события… Чем может отметить событие цивилизация мнимостей? Естественно, его имитацией. Что и происходит. Входят в моду соответствующие костюмы, затеваются парады и шествия, но вдруг вместо праздничного карнавала — с банкетом и танцами — неожиданно для всех одна команда ряженых с остервенением набрасывается на другую… И так — повсюду. Феномены захватили Город, страну. “Мы и есть то, чем притворяемся, — предупреждал в одном романе Курт Воннегут. — Поэтому надо быть очень осторожным, выбирая, кем притворяться”.

Реализовался сакральный смысл игры — и подчинил себе реальность. Когда мнимость позволяет себе рядиться в маскарадный костюм, вступает в силу закон отрицания отрицания. Надеть на обезьяну обезьянью маску — серьезная операция, последствия могут превзойти ожидания. Страна сходит с ума. Люди, словно сорвавшись с цепи, сотнями, тысячами уничтожают друг друга — сами не зная, во имя чего. И никто не понимает, зачем эти реки крови, горы трупов. Какие белые, какие красные? — это же были самые обыкновенные люди, инженеры, студенты, врачи, учителя…

Возможно и еще одно объяснение: слишком большая усталость накопилась от размеренности и тусклой предопределенности. Ряженая революция — что-то вроде “хиты”, экстремальный вид спорта: лучше один раз выпить живой крови, чем сто лет питаться мертвечиной… История, конечно, может остановиться, но — если интерпретировать в парадигме предложенной поэтики — ненадолго. Когда инерция перейдет предел, произойдет Большой Взрыв местного значения — и начнется квазиистория. Виртуальная история. Симулякр.

Кстати о симулякрах. Екатеринбург, родина российского постмодернизма, наконец-то выговорил свой художественный манифест — о противостоянии реалистического и модернистского искусства. С полной и окончательной победой последнего. “Реализм, будь он метод искусства или — шире — способ мышления, был здесь свойством людей принципиально поверхностных: благонамеренных дилетантов, понимающих использование готовых форм как род патриотизма. В этом смысле Рифейский хребет оказался коварен: здесь готового с самого начала было сколько угодно”, — ставит Славникова диагноз — и трудно, учитывая кое-какие отнюдь не Рифейские реалии, с нею хотя бы отчасти не согласиться. “Когда же наступил экологический кризис реальности первого порядка, — продолжает она, — сделалось ясно, что мышление истинного рифейца есть мышление фантастическое. Чем дальше от почвы, тем лучше! Оказалось, что анахорет, в какой-нибудь Нижней Талде изучающий санскрит, вернее выражает собой сущность малой родины, чем румяный, как пион, сочинитель песен для народного хора. <…> Всплеск непатриотичного, демонстративно не-местного искусства выражал на самом деле то сугубо местное свойство ума, при котором рифеец, будучи бытовым человеком, одновременно полагал себя и кем-то другим — удаленным, может, даже и иноплеменным…”