Новый Мир ( № 9 2006) - Новый Мир Новый Мир

Что слава? Что восторги сладострастья?

Что счастие? Наверно, это счастье.

Ты собрала, как линзочка, в пучок

рассеянные в воздухе ненастном

лучи любви, и этот свет возжег —

да нет, не угль — лампадный фитилек.

Дальше ехать по этому пути было, что называется, некуда. Соответственно рубеж 1990 — 2000-х годов закономерно ознаменовался для нас затяжным кризисом Кибирова, счастливо или несчастливо совпавшим с нашим собственным кризисом среднего возраста, а также с кризисом прежних общественных идеалов в целом. Упоенно предаваться дружеским беседам в подобной ситуации было бы неуместно и безвкусно: форма кибировских стихов этого времени скукожилась подобно губке, из которой отжали живительную влагу, смысл зачастую можно было свести к исполненному экзистенциального отчаяния чебутыкинскому “Тара-ра-бумбия, / сижу на тумбе я”.

В общем, жили мы неплохо.

Но закончилась эпоха.

Шышел-мышел, вышел вон!

Наступил иной эон.

В предвкушении конца

Ламца-дрица гоп цаца!

Отчаянной попыткой выскочить из кризиса и одновременно — отчетливой метой жесточайшего кризиса показалась нам маленькая книжка стихов Кибирова “Amour, exil…”, вышедшая в 2000 году. Алчущий любви, усталый и седеющий герой этой книги идеально вписывался в ряд центральных персонажей, но не литературных, а великого итальянского кинематографа 70-х годов, благо итальянские декорации в “Amour, exil…” наличествуют. При чтении перед мысленным взором встают то Марчелло Мастроянни в “Городе женщин”, то Марлон Брандо в “Последнем танго в Париже”, но чаще и настойчивее всего — Дирк Богард в висконтиевской “Смерти в Венеции”.

Вот, полюбуйся — господин в летах,

к тому ж в минуты мира роковые

не за Отчизну ощущает страх,

мусолит он вопросы половые!

После “Amour, exil…” Кибиров взял пятилетнюю паузу, разбавленную выходом в свет двух изданий увесистого избранного. И вот наконец в 2006 году мы дождались появления новой книги поэта…

“Кара-барас” весьма жестко выстроен. Как и обычно, Кибиров мыслит не столько отдельными произведениями, сколько целыми стихотворными книгами: возникает даже ощущение, что каждый текст писался на заранее предназначенное для него место. За шутливым и нежным “Посвящением” следует ряд мрачных и уже привычных для читателя Кибирова последних лет коротких текстов — ума холодных наблюдений и сердца горестных замет по поводу всего, что совершается дома. Зачастую горечь и беспощадная ирония оказываются направленными не вовне, но на самого автора. Так общий тон поэта освобождается от противной назидательности.

Два сквозных образа книги — Эрос и Танатос, то вместе, то поврозь, а то попеременно изводящие и соблазняющие лирического героя. Многие из стихотворений “Кара-бараса” остроумны; некоторые лишь на остроумии и держатся:

У монитора

в час полнощный

муж-юноша сидит.

В душе тоска, в уме сомненья,

и, сумрачный, он вопрошает Яndex

и другие поисковые системы:

“О, разрешите мне загадку жизни,

Мучительно старинную загадку!”

И Rambler отвечает,

на все вопросы отвечает Rambler!

Проще простого

Click — и готово:

Вы искали: Смысл жизни,

найдено сайтов: 111444,

документов: 2724010,

новых: 3915

Разрешается все, однако, оптимистической поэмой “Кара-барас” и прекрасным просветленным “Эпилогом”. Оба этих длинных текста на новом временнбом витке развивают заветные темы старого Кибирова, автора “Бурана” и “Двадцати сонетов к Саше Запоевой”.

Поэма “Кара-барас” представляет собой озорной и бесконечно обаятельный опыт эквиритмически точного переписывания “Мойдодыра” Корнея Чуковского (по контрасту ранее в книге упоминались зловещие “добрый доктор Гильотен” и “добрый доктор Геворкян”):

Надо, надо Бога славить

По утрам и вечерам,

А нечистым

Нигилистам

( вариант —

а засранцам-

вольтерьянцам ) —

Стыд и срам!

Стыд и срам!

Да здравствует Истина чистая,

И Красотища лучистая,

Истое наше Добро,

Вечное наше перо!

В основе “Эпилога” — простая и точная метафора: сладость чаемой встречи с Богом и религиозного спасения уподобляется здесь сладости дефицитных мандаринов, которые когда-то принес изнемогающему в болезни сыну любящий отец.

.........................................

я весь в мандаринах волшебных лежал,

вдыхал аромат их морозный, срывал

я с них кожуру ледяную, глотал

их сок невозможный, невообразимый…

.........................................

Вот эту прохладу

в горячем бреду

с тех пор я ищу

и никак не найду,

вот эту надежду

на то, что Отец

(как это ни странно)

придет наконец!

И все, что казалось

невыносимым

для наших испуганных душ,

окажется вдруг так легко излечимым —

как свинка, ветрянка,

короче — коклюш!

Новая книга стихов Тимура Кибирова обнаруживает явственную и, кажется, отрефлектированную самим автором глубинную композиционную общность со знаменитой блоковской “трилогией вочеловечения”2. Подобно автору “Стихов о Прекрасной Даме”, наш поэт, пройдя сквозь искус глобального разочарования в жизни и ее основах, в итоге возвращается к упрямому провозглашению детской “истины ходячей”, дабы нам всем снова “стало больно и светло”:

И паки, и паки,

И ныне и присно —

Вечная слава —

Вечная память —

Вечная слава

Жизни!

Подымайте

Медный таз!

С нами Бог! Кара-барас!

Олег Лекманов.

1 Отсылаем читателя к ностальгическому коллективному интернет-комментарию к “Вступлению” в поэму “Сквозь прощальные слезы”: <http://www.utoronto.ca/tsq/13/index 13.shtml>.

2 “Кара-барас” густо насыщен цитатами из Блока, начиная с “Посвящения”: “Ибо что ж менять привычки / в час последней переклички, / уходя в ночную тьму!”

Дай оглянусь!

Дай оглянусь!

Андрей Немзер. Дневник читателя. Русская литература в 2004 году. М., “Время”, 2005, 333 стр.

Андрей Немзер. Дневник читателя. Русская литература в 2005 году. М., “Время”, 2006, 431 стр.

Книжки литературных критиков выходят сейчас куда реже, чем книжки экстрасенсов, вечных искателей Атлантиды или любителей мадагаскарских тараканов. Профессия критика становится все более и более экзотической. Однако невеселые раздумья о судьбе профессии несколько светлеют, когда в руках оказываются выходящие в издательстве “Время” из года в год (с 2003-го) тома статей Андрея Немзера под скромным (скромность тут, правда, паче гордости) названием “Дневник читателя” и с подзаголовком “Русская литература в таком-то году”.

В подзаголовке — дружеский (корпоративный, как сейчас модно говорить) привет Белинскому и заявка на преемственность. Однако Белинский, когда писал свои роскошные обзоры, не очень-то был стиснут извечным дефицитом площади, как стиснут сейчас газетной площадью Немзер, да и обозреваемое литературное поле было в его эпоху поскромнее, не нужно было ему отслеживать разнообразные премиальные процессы, ходить на книжные выставки-ярмарки, присутствовать на скучных презентациях. Поэтому текст Белинского “Русская литература в 1840 году” (к примеру) — всего лишь статья (размером, правда, с пухлую брошюру), а Немзеру, чтобы обозреть литературный год (литература сейчас, увы, — не только тексты, но и ситуации, которые вокруг них складываются), приходится выпускать целую книжку.

Но какой славный был Белинский! Эпиграф из Пушкина: “Дай оглянусь!”, эпиграф из Лермонтова: “Толпой угрюмою и скоро позабытой над миром мы пройдем без шума и следа…”, эпический зачин, звучащий вполне современно: “Лет десять тому назад, когда были в большом ходу альманахи, беспрестанно появлялись так называвшиеся тогда „обозрения литературы”. Частенько появлялись они и в журналах. От этих „обозрений” сыры-боры загорались, поднимались страшные чернильные войны; „обозрения” давали жизнь литературе — в них принимала жаркое участие даже и публика, не только сами литераторы. Что же за причина была этому наводнению от „обозрений”, этой страсти „обозревать”? Или много литературных сокровищ было, так что боялись потерять им счет? Или так мало было этих сокровищ, что хотели знать наверное, чем именно владеют и даже владеют ли чем-нибудь?..”