Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века - Никита Николаевич Моисеев

Я в тот вечер долго сидел на открытом балконе и слушал дождь. И тоже сочинял стихи. Но, к сожалению, запомнил лишь первые четыре строчки, которые сочинил еще в Ростове, когда был очень счастлив:

Все ветер рвал и, брызгами играя,

Ворвался мокрым тающим теплом.

А ночь стояла влажная, живая,

И не хотелось возвращаться в дом.

Тогда тоже была весна, тоже был ветер, тоже начиналась новая страница жизни.

Наверное, я снова входил в то состояние внутреннего подъема, которое всегда мне давало силы жить. Мне казалось, что я снова счастлив, мне хотелось работать и потянуло в Москву.

На следующий день лыж уже не было: кругом стояли лужи. Мне оставалось еще два дня, но погода испортилась, и Москва меня уже властно звала к себе. Бурлацкий уехал накануне, Коля Доризо еще раньше, прощаться мне было не с кем. За обеденным столом сидели уже незнакомые люди. Я сдал комнату, сел в машину и покатил домой. Дорога была невероятно скользкая, вода покрывала еще не растаявший лед. Впрочем, меня это нисколько не смущало. Я ехал в Москву с ощущением метаморфозы. Я уже знал, что жизнь пойдет совсем по-новому. Появятся и новые задачи, и новые люди.

Тем летом мы с Александровым закончили первый вариант климатической модели, я установил с руководителем американской климатической программы профессором Бирли хорошие контакты, и, несмотря на разгар холодной войны, он обещал мне всяческую помощь.

Через год Володя уехал в штат Колорадо, в город Болдури, на целых восемь месяцев – работать на первом американском суперкомпьютере «Крей-1». Именно благодаря этой поездке наша климатическая модель была доведена и получена ее первая компьютерная реализация. Но об этом разговор будет дальше.

Глава IX. О боге, философии и науке

Традиции и сомнения

Как только исследователь начинает выходить за узкопрофессиональные рамки, как только он начинает заниматься проблемами, лежащими на стыках наук, перед ним поднимается множество вопросов общеметодологического и философского характера. И отмахнуться от них невозможно – от них зависит выбор пути, система приоритетов, оценка собственной деятельности, а значит, и судьба самого исследователя. И вот тут-то проявляется то изначальное, что заложено в человеке. Оно может служить ему опорой, а может и оказаться шорами, закрывающими перспективу. Я благодарю судьбу и свое домашнее воспитание, которое с самого начала мне позволило избегать какой-либо догматики.

Моя семья не принадлежала к числу особо религиозных. Как и во всех православных семьях, у нас праздновались Рождество и Пасха, а родители ходили иногда в церковь. Моя мама, как мне смутно помнится, пыталась учить меня молиться. Однако точных воспоминаний у меня не сохранилось. Но старшая сестра мамы, тетя Маня, Мария Александровна Петрова, это хорошо помнила и рассказывала мне о том, как мама, прежде чем ложиться спать, пыталась ставить меня перед иконой на колени молиться за здоровье близких и за мое собственное тоже. Тетя Маня с удовольствием вспоминала эти эпизоды и говорила, что я довольно спокойно повторял за мамой нехитрые слова молитвы, но когда доходила очередь до упоминания о собственном здоровье, я начинал категорически протестовать. И аргумент был вполне логичным: Никитка вполне здоров, надо освободить Боженьку от необходимости думать еще и о его здоровье. У него и так хватает дел. Как видно, уже на заре туманной юности во мне жила склонность заниматься методами оптимизации – не делать лишнюю работу. И уже тогда родилось вполне четкое отвращение к регулярной догматике. Как утверждала тетя Маня, мама особенно не настаивала на упоминании собственного имени, и молитва стала покороче!

После кончины мамы моим нравственным и религиозным воспитанием занималась бабушка Ольга Ивановна. Несмотря на то, что она была лютеранского вероисповедания, каждое воскресенье она ходила в православную церковь и выстаивала всю длинную обедню. И каждый раз пыталась брать меня с собой. Меня очень тяготили эти воскресные службы. В церкви я переминался с ноги на ногу и думал о чем-то своем. Чаще всего фантазировал: сочинял какие-то приключения со стрельбой, солдатами, убийствами, погоней. Одним словом, церковная служба настраивала меня совсем не на мирный лад.

Посещение церкви мне не дало благочестия. Кроме воспоминаний о длинном, утомительном и, самое главное, обязательном стоянии, у меня ничего не осталось в памяти.

Однако на этом мое религиозное воспитание не заканчивалось. У бабушки была одна удивительная книга, которая была гораздо вразумительнее богослужения. Называлась книга «Священная история». Это было краткое изложение Ветхого Заве та для детей. Однако дело было не в тексте, а в иллюстрациях. В книге было несколько десятков гравюр Гюстава Доре. Бабушка иногда читала текст, но он не доходил до моего сознания – библейские сказания я воспринимал как сказки, а сказки я мог сочинять и сам. Зато когда мне давали книгу, я мог часами рассматривать гравюры. Доре – потрясающий художник, его мир, его восприятие не могут не войти в душу зрителя, особенно ребенка. Книга оставила след на всю жизнь.

Иногда, когда я рассматривал гравюры Доре, в меня заползал ужас – как безжалостен и суров Бог. Как он жесток даже к избранному им самим народу. А что же он будет делать с нами: мы же ему не нужны?! Мы не его народ, мы же ему враги! Одним словом, я уверовал в Бога, как в некую безжалостную и неотвратимую силу. Я даже стал плохо спать: мне снился Иегова, который меня наказывал просто так, за то, что я не еврей. Что же мне делать, как мне спастись, могу ли я сделаться евреем?

Все это меня не просто беспокоило, а стало мучить. Я жаловался бабушке. И она мне разъясняла: в Библии рассказывается об Иегове. Он Бог евреев. Нам нечего его бояться. Иегова нам ничего не может сделать плохого. У нас есть христианский Бог, которому мы молимся. Он нас всегда защитит. Теперь я уже ничего не понимал, в моем сознании образовалась какая-то каша. Что же есть на самом деле? И кто такой Бог? И почему их много? Я задавал такие вопросы не только бабушке. Но вразумительных ответов тоже не получал. Взрослые меня убеждали: не надо задавать глупых вопросов, вот вырастешь и все поймешь сам. Узнаешь, что Бог только один.

Финал моего религиозного воспитания был вполне благополучен: книгу с иллюстрациями Доре у меня отобрали, но и в церковь водить перестали, кроме особо торжественных случаев. Я стал постепенно забывать и об Иегове, и