Возвращение в Египет - Владимир Шаров

В привычной нам истории Петр I — сухопутные и морские победы, реформа госаппарата, Ништадтский мирный договор; и в этой череде громких событий брадобритие — мелкий эпизод борьбы с традиционной русской косностью. Другое дело — для «народа веры». В его мире указ Петра — непреложное свидетельство, что человек, созданный по образу и подобию Божьему, решительно отвернулся от Всевышнего, теперь и внешне принял облик сатаны. То же русско-японская война — первая ласточка нашей будущей катастрофы. Для «народа веры» не слишком важно, кто такие японцы, где и как они живут. Он почти ничего не слышал о крейсере «Варяг», о сдаче Порт-Артура, но ясно понимает, что раз православное царство терпит поражение, значит, Господь отвернулся от избранных Своих и антихрист уже вот, на пороге.

Дядя Петр — Коле

Можно, как у Ференца: одни из нас верят, что Страшный Суд уже завтра, другие держат это за дурь и ничего не боятся. Но живем мы рядом.

Дядя Артемий — Коле

Согласен с Ференцем: народ у нас трехчастный. Но ни одни, ни вторые, ни третьи не отгорожены друг от друга навечно. Первые убеждены, что чаша зла давно переполнилась и миром правит антихрист. Со дня на день они ждут прихода Спасителя и молят о конце света как о манне небесной. Вторые повторяют, что пути Господни неисповедимы, так же неисповедимы и Его намеренья, человеку их знать не дано, гадать об этом грех. Оттого они живут, как живется, и о будущем, что ближайшем, что отдаленном, не печалятся. Первые, так сказать, поднялись и то ли вслед за Богом, то ли даже опережая Всевышнего, пошли в Землю Обетованную. Они уже в Синае. Вторые решили пока погодить, остаться в Египте. Конечно, хорошего в Земле рабства немного, но дальняя дорога страшит еще больше. Между двумя флангами центр. Те, кто его составил, вошли в воды Красного моря как-то неуверенно. Теперь и вовсе потерялись, мечутся как оглашенные. Глад, мор, войны прибивают несчастных к Синайскому берегу, наоборот, мир и тишина относят назад, к египетскому. Так туда-сюда и шарахаемся.

Дядя Ференц — Коле

По одну руку — кочевники, номады, странники, туда же офени и революционеры, в общем, перекати-поле, по другую — те, кто прикреплен, приписан к земле, они приспособились и приноровились к почве, вросли в нее, пронизали своими корнями.

Дядя Юрий — Коле

Главное, и те, и те, взыскуя правды, в одном дворе без лишних сантиментов строят, возводят мир своей правоты. Немудрено, что всем нелегко.

Дядя Ференц — Коле

В основании каждого народа общая, никем и ничем не отменяемая правда. Она — его санкция на жизнь. Бывает, что народ заставят признать, что ложь в нем самом (без внешней силы подобное невозможно), однако надолго никто с этим не смирится. Согласиться с собственной неправотой — подписать себе приговор.

Дядя Ференц — Коле

Для народного организма неправота — инфильтрат, инфекция. Защищаясь, он обволакивает заразу гноем, затем выталкивает наружу. О тех, кто был связан с этой неправдой, даже памяти не остается.

Дядя Юрий — Коле

Кому-то важно, что твой народ — собрание людей, свидетельствующих о некой правде, а я боюсь, что, единожды усомнившись, мы разойдемся, расстанемся, скоро друг о друге никто и не вспомнит.

Коля — дяде Петру

Две недели у нас на корабле живет странник Сергей, человек немолодой, по отзыву кормчего, много чего повидавший. Мне с ним трудно. По утрам он, будто мой Чичиков, с умилением, восторгом рассказывает, как ночью гонял бесов, как бил их и мучил. Разговаривая с ним, я думаю над каждым словом, боюсь его оскорбить. Но главное, избегаю любых споров о Божественном. Если же он вынуждает, говорю намеренно мягко, обтекаемо, чтобы всегда можно было сказать, что он неправильно меня понял. Помогает это мало. Мои слова Сергей всё равно толкует грубо, провокационно.

Его собственная позиция понятна. Как и многие до него, Сергей убежден, что, чтобы добро, благодать не затерялись по городам и весям, чтобы они не разбавлялись и не редели, не теряли вкуса, цвета, запаха, — нужна колючая проволока. Делают же ее исключительно из греха, из наших соблазнов и искушений, то есть всего того, что исходит от врага рода человеческого. Как и дядя Ференц, он повторяет, что, даже если зло попадает в самое наше нутро, бояться этого не следует. Пока мы крепки, пока Бог с нами, добро облепит его, будто гноем, и не даст заразе распространиться. Потом нарыв созреет, вскроется и зло будет выдавлено обратно в мир греха и неправды.

В сущности, это самое настоящее манихейство; ни добро не может существовать без зла, ни зло без добра. Но разговоры о бесах, о том, кто, как и от кого нас хранит, лишь прелюдия; покончив с ними, Сергей переходит к теме, которая давно занимает и маму. Как и Сергей, она много думала о необходимости Иуды для Христа, о невозможности, неосуществимости без него Голгофы. Еще когда я был ребенком, объясняла мне про неполноту страдания и сомнительность искупления. Теперь вместо нее он шаг за шагом во всё это меня заталкивает, и я дни считаю, когда Сергей наконец уйдет.

Коля — дяде Петру

Кормчий говорит, что лагерь многое в нем поменял. У нас и вправду не корабль, не Ковчег для избранных — натуральный странноприимный дом. Я уже тебе писал про Сергея, так вот он ушел, а через неделю неведомо откуда на огонек забрел поп-расстрига. Друг для друга они были бы хорошей парой, а я что одного, что другого только раздражаю. По его словам, он оставил сан после того, как умерла матушка. Он и раньше хотел уйти из церкви, но она, пока была жива, удерживала. В нем много от сектантов, которые, как известно, из всего Евангелия берут несколько стихов, а остальное будто не видят. Помню, еще до войны ты приводил к нам на Покровский бульвар скопца, и он объяснял мне и маме основание своей веры. С печальной ласковостью цитировал Матфея, говорившего: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твое было ввержено в геенну» (Мф., 5:29), и опять про горе миру от соблазнов и про то, что «есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф., 19:12).

Расстрига не сомневается, что и сама вера может сделаться страшным искушением. Толкуя стих «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской» (Мф., 18:6), он говорит об убеждении, что мы новый Израиль, новый избранный народ Божий и о планах Годунова возвести в Кремле наш собственный Иерусалим; о другой попытке основать Святой град — постройке Никоном под Москвой Воскресенского Новоиерусалимского монастыря, который на путях промысла Божьего должен был заместить Иерусалим истинный; о вере старца Капитона, что теперь все мы Христы, и мнение ревнителей благочестия, что царство Божие уже грядет, что оно есть непрерывная литургия во вселенском боголепном и прекрасном храме, во время которой праведные благоговейно общаются с Господом.

И когда весь русский народ с кротостью и должным трепетом предстанет перед великой тайной пресуществления Святых даров, когда со всей искренностью, со всей силой подлинной веры он причастится телу Христову, тогда именно и начнется Царство Божие на православной земле в Третьем и последнем Риме. О нынешнем времени, когда мы решили, что своими руками можем построить рай на земле, а потом, ликуя, открыть его врата для всех без изъятия потомков Адама, для всех, кто рождался в этом мире, кто мучился в нем и страдал и кого мы теперь сами, своей волей оправдаем, спасем и воскресим для вечной жизни.

Отец болеет и давно не встает, и вот расстрига сидит рядом с ним на кровати, проповедует это, а от меня требует быть стойким, не поддаваться врагу, но такое ощущение, что искуситель, на которого он кладет крест за крестом, не сдается, и, борясь с ним, поп вконец изнемог. Конечно, дядя Петр, расстрига — человек неспокойный, но правда в том, что он говорит, есть. Я пересказываю его мысль отрывисто, с большими пропусками, но, в общем, он убежден, что манит нас всё то же яблоко с Райского древа. Соблазн, который оно источает, столь велик, что искажает Божий мир: Египет делается Землей Обетованной, а Земля Обетованная Египтом, и мы, запутавшись, мечемся, мечемся туда-сюда, даже не замечая, что давим друг друга насмерть. Как я понимаю расстригу, для него наша жизнь есть нескончаемая прелесть, а мы посреди нее этакие лесковские очарованные странники.

Коля — дяде Юрию

Выдалась оказия в город, и я прямо на почте отвечаю на последнее письмо. Ты спрашиваешь, каков расстрига с кормчим? Внешне он к нему не подлаживается, но при необходимости держит язык за зубами. Вчера вышел прямо наш разговор, только с рокировкой в смысле ролей. Капралов сказал, что согласен с боголюбцами. Пока не пришел Никон, литургия верно вела в Царствие Божие. Молитвы, кондаки, песнопения — переходы и стоянки на пути к Небесному Иерусалиму. Но церковь сделалась безблагодатна. Господь оставил ее стены и вышел вон. Теперь, как когда-то в Синае, снова весь мир — один огромный храм, а странники, бегущие от зла, есть Израиль истинный. Они проговорили до глубокой ночи. Еще не раз поминали боголюбцев, что думали отстроить из России вселенский приход; Капитона, который хотел образовать из нее монастырь с самым строгим уставом, вокруг одно зло и иначе не спасешься. Капралов, как и аскеты, убежден: путь к Христу узок — девство, умерщвление плоти и презрение к миру, но понимает, что, коли он прав, пройдут им немногие, и оттого скорбит. Расстрига расспрашивал его про исповедь земле; жизнь пару раз сводила его с нетовцами, которые отрицают другие таинства, но ее практикуют. Потом они вернулись к литургии, и поп согласился с Капраловым, что если она есть путь в Царство Божие, то исправления Никона запутали нас. А дальше в избранном народе начались разборки, где и когда мы сбились с дороги и, главное, кто нас сбил. Чтобы больше не плутать и не мучиться, мы повернули назад и теперь так же далеко от Бога, как были в Египте.