Возвращение в Египет - Владимир Шаров

В детстве Соня каждое утро просыпалась радостная, ликуя, что впереди целый новый день. Потом, лет в двенадцать, когда в ней всё стало меняться, вместе с другим ушло и это ощущение праздника. Как она думала — навсегда. А тут вдруг обнаружилось, что Вяземский пилюлями и порошками в мгновение ока может исправить ей настроение, при необходимости утешит, успокоит, на пустом месте сделает счастливой. Это его всемогущество Соня приняла с восторгом и решила про себя, что за добро отплатит добром, вознаградит мужа полной мерой.

Коля — дяде Ференцу

Конечно, Соня шла под венец с радостью, надеждой, и, честно говоря, не думаю, что кто-то хотел, чтобы дело кончилось пилюлями. Оттого мне и жаль, если ты прав, когда пишешь, что именно так устроен мир — мы ходим по кругу, и надеяться на побег нечего.

Коля — дяде Артемию

Мать Сони, тетя Вероника, очень жалела дочь. Объясняла мне, что раньше в их семье на каждого хватало охоты к перемене мест. Станицыны всегда были легки на подъем и ни за что не держались. Прадед ее провел жизнь в военных походах, а к старости, унаследовав большое поместье под Курском, самолично, причем без разбора, зазывал и кормил всех мимо идущих странников. За год до смерти он, подобно графу Толстому, и вовсе решил раздать имение бедным, уйти скитаться, но не успел — скоропостижно скончался.

Брат Станицына, другой его сын тоже был странным человеком. Когда жена была беременна, вот-вот должна была разродиться, отец сказал, что выйдет на полчаса купить газету, прогуляется по бульвару; ушел — и не вернулся. Дело было как раз перед коронацией Николая II. Только через пару лет кто-то из знакомых опознал его в нищем, собирающем подаяние возле Цюрихского вокзала, дал денег и убедил вернуться в Москву. Тетя Вероника не осуждала Вяземского, но говорила, что, видно, порошки, которые он дает Соне, крепче любой веревки. Иначе чем по кругу с ними не побежишь.

Коля — дяде Петру

Муж Сони параллельно с поликлиникой ЦКБУ (она и дала ему частную практику) работал в Институте высшей нервной деятельности. Занимался там классификацией шизофренических и циклотимических реакций. Все это Соню интересовало мало, пока однажды в воспоминаниях Андрея Белого она не прочитала, как в том же институте изучают человеческую одаренность. Из мозга почившего в бозе гения сначала делают этакие ровные желтые кирпичики, затем нарезают их на тончайшие пластины. Всё для того, чтобы найти соответствие между структурой нервных окончаний и тем, каким ты был и что творил при жизни. Очевидно, представив, что то же делают с ней, Соня очень перепугалась, и прошла куча времени, прежде чем мужу удалось ее успокоить. Об этих страхах знала вся родня, помню, что отчим с мамой много над ними потешались. К своему стыду, смеялся над Соней и я.

Коля — дяде Янушу

Мне было семнадцать лет, когда Соня стала уговаривать меня бежать, идти, ехать куда угодно, только бы не останавливаться. Но я отказался. Дальше всё сложилось так, как сложилось.

Коля — дяде Петру

В Соне была легкость, природная готовность бежать, бежать не оглядываясь. Родители, люди робкие, осторожные, всегда этого в ней боялись и при первой возможности сбыли дочь с рук. Отдали человеку, который порошками утишил ее, примял к земле.

Коля — дяде Артемию

Доктор Вяземский, за которого Соня вышла замуж, и для нашей семьи не был чужим человеком. В тринадцать лет у меня начался пубертатный период. Я сделался непослушен, истеричен, плохо спал, напрочь испортил отношения с двумя хорошими учителями. Тогда кто-то и дал маме телефон Вяземского. Не берусь судить, он помог или просто я научился держать себя в руках, так или иначе, но мать его консультациями осталась довольна, дальше охотно рекомендовала Вяземского своим знакомым. До ареста он пользовал и отца, работа у которого была, конечно, нервная. Неплохой психоаналитик, Вяземский умел ему помочь — снять напряжение, успокоить. Замужество Сони все приняли как должное. Отец продолжал у него лечиться, мать и тетя Вероника, как и раньше, часами разговаривали друг с другом по телефону, в числе прочего о моих и Сониных делах. Что мне это неприятно, мать, похоже, не волновало.

Коля — дяде Евгению

Когда хоронили Вяземского, меня в Москве не было. Я приехал из Казахстана лишь пять месяцев спустя. Дело было у них на даче в Мозжинке. Соня говорила о Вяземском как о живом и жаловалась на него тоже как на живого. Объясняла, что он не подготовил ее к жизни ни с таблетками, ни с деньгами. Она ничего не знает, и у нее ничего нет. Получается, что муж даже не попрощался, просто собрал вещи и ушел. Накануне хирург, его друг и соученик по медицинскому институту — он и оперировал — говорил, что всё ерунда, обычная эмфизема, а через четыре часа перезвонил и сказал, что Юра скончался прямо на столе. Она была недовольна, что хирург говорил с ней, как с дурочкой, и потом тоже никто ничего не стал объяснять, но, конечно, больше обижена на мужа. Ей казалось неправильным, что человек может жить с тобой двадцать лет, а потом, будто у него нет никаких обязательств, разом всё оборвать. Вялым, равнодушным голосом повторяла, что это не укладывается в голове, заканчивала и начинала сначала.

Я, как мог, ее утешал. Видел, что она хочет, чтобы я остался, да она этого и не скрывала. Непричесанная, неприбранная, в халате, в ботах из обрезанных резиновых сапог, она сидела рядом и ждала, но я не решился. Как-то, дядя Евгений, вдруг перестал понимать, зачем нам обоим это надо.

Коля — Тате

Соня и сейчас не знает точного диагноза (эмфизема, абсцесс, а может быть, злокачественная опухоль) и что пошло не так во время операции (говорили по-разному — не выдержало сердце, грубый медицинский ляп); известно, что хирург, который резал, очень высокого уровня и что он был близким другом Вяземского — тоже факт, но отчего-то в народе верят, что под нож надо ложиться к чужому человеку.

Коля — Тате

Всё-таки, я думаю, врачи с самого начала знали, что дело серьезное. А вот что ни до, ни после поговорить с Соней никто так и не решился, конечно, грустно. Что касается отца, то он очень сдал, всё время лежит.

Дядя Ференц — Коле

Вспомнил твой «Синопсис». В архиве попалась народническая прокламация, в которой, ссылаясь на «Бархатную книгу» царевны Софьи, говорилось, что менее трети столбового российского дворянства великороссы. Остальные — пришельцы в Земле Обетованной. Чужие в ней, они поработили избранный народ.

Дядя Ференц — Коле

После этой и других листовок, что народники писали для крестьян, — «Слушная пора», «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» — я не переношу стилизаций.

Дядя Артемий — Коле

Гоголь не хотел видеть, что дворянство, встав между, мешало личным отношениям царя и «мира». И помазанником Божьим, и его народом это переживалось мучительно, как большая неправда.

Дядя Ференц — Коле

Хотел того Гоголь или нет, он стал писателем той власти, которая после восстания декабристов, бесповоротно разочаровалась в дворянстве — прежде своем собинном друге, напарнике и помощнике.

Дядя Артемий — Коле

Всё, о чем мечтаешь, получить трудно. Гоголь ценил статус дворянина, как апостол Павел — свое римское гражданство. Мысль, будто Николай I, которого он почитал, враждебен его сословию, всячески отгонял, убеждал корреспондентов, что говорить о подобном нет оснований. Но они были.

Если Гоголь, выставляя на свет Божий пороки, думал об исправлении дворянства, то Николай I желал скомпрометировать сословие, лишить его веры в себя. Когда решался вопрос о постановке «Ревизора» и печатании поэмы, интересы обоих совпали, но, сколько бы Гоголь себя ни обманывал, его просто использовали. Уже не при Николае, а при его преемниках царская власть сначала торжествовала победу, а затем рухнула. К ее падению дворянство отнеслось равнодушно. В феврале 17-го года Николая II не поддержал никто, да и в белом движении монархисты были в меньшинстве. Разделившееся царство не устоит. Гибель династии, как и изгнание дворянства, — единственный эпилог раздрая.

Дядя Петр — Коле

Сам Гоголь за избранный народ держал всех, кто готов обратиться к Богу. Его оппоненты — Николай I Романов и революционеры-народники — на равных были убеждены, что пока русские — смесь евреев и египтян, оттого прежде, чем возжигать в алтаре огонь, надо отделить чистых от нечистых. Иначе Бог жертвы не примет. Египтянами царь и революционеры считали дворянство. Печально, что «Мертвые души» их в этом лишь укрепили.

Дядя Ференц — Коле

После Петра I два века нашей истории, думаю, выглядят так. Прежде верховная власть шаг за шагом пересиливала вотчинников, в конце концов их дожала. Ее союзником, главной опорой было служивое дворянство. Но у всякого свой интерес. Как плату дворянам отдали крестьян, сделали мужика крепким не только земле, но и владельцу. Конечно, верховная власть пошла на это без радости. Как ты понимаешь, наместник Бога, чтобы вести избранный народ в Землю Обетованную, не нуждается в посредниках. После Петра дворянство и саму Верховную власть посадило на цепь. Весь XVIII век — перевороты, одно за другим убийства помазанников Божьих.