Возвращение в Египет - Владимир Шаров

После Петра I два века нашей истории, думаю, выглядят так. Прежде верховная власть шаг за шагом пересиливала вотчинников, в конце концов их дожала. Ее союзником, главной опорой было служивое дворянство. Но у всякого свой интерес. Как плату дворянам отдали крестьян, сделали мужика крепким не только земле, но и владельцу. Конечно, верховная власть пошла на это без радости. Как ты понимаешь, наместник Бога, чтобы вести избранный народ в Землю Обетованную, не нуждается в посредниках. После Петра дворянство и саму Верховную власть посадило на цепь. Весь XVIII век — перевороты, одно за другим убийства помазанников Божьих.

Тасуя колоду, гвардия приводит на трон кого придется, но всё больше баб. Некоторых из них собственные дети станут потом числить в мужеубийцах (Павел I и Екатерина II). Это, Коля, с одной стороны, а с другой — русская империя не знала века успешнее. Территория страны не просто росла, не просто завоевывались новые и новые земли; наползая, будто выпирающее из квашни тесто, мы колонизовывали их и осваивали. Я говорю и о Кавказе, и о Новороссии, о Польше, обо всем Заволжье, Сибири, Дальнем Востоке. Да и цариц, коронованных столь неправедно, мы числим среди лучших правителей России и до сих пор воспеваем. Всё это, Коля, внушило служилому сословию мысль, что оно вернее Провидения знает, что для страны хорошо и что в России не Бог — именно оно, дворянство, есть источник любой власти.

Ясно, что то была злокозненная ересь, но тронуть бунтовщиков монархия робела. Понимала: пока дворяне сидят на миллионах душ владельческих крестьян, бороться с ними — самоубийство. Но план был понятен уже тогда. Переписать крестьян на государство, а их господ снова и полностью сделать зависимыми от службы. Об отмене крепостного состояния Екатерина, как ты помнишь, заговаривала не раз, но ни на что серьезное не решилась, потом и вовсе отыграла назад, подтвердила дворянству Жалованную грамоту.

Такова внешняя канва событий, она всем известна, однако была и другая, во многих отношениях более важная. Заговорщики, убившие императора Павла I, в качестве личной гарантии замешали в это предприятие его сына, будущего императора Александра I. Думаю, что именно здесь корень фальши, уклончивости, нерешительности, бесившей всех, кто его близко знал. Произошедшее в Михайловском замке сломало Александра, отравило ему царствование, по общему мнению, весьма удачное. Царствование, итогом которого стала победа над Наполеоном, Священный союз и наше преобладание в Европе. Но баланс сложен и скорее отрицателен.

Дело в том, что к концу правления Александра I дворянство напрочь разуверилось в связи русской монархии со Всевышним. Взгляды офицеров-декабристов, которые ровно через сто лет после смерти Петра I вывели на Сенатскую площадь его любимое детище — гвардейские полки, общеизвестны. «Северное общество» считало императора просто за высшего чиновника Российской империи, в сущности, первого среди равных, «Южное общество», более радикальное, склонялось к полному изничтожению романовского семени.

Перспектива для наследника Александра — Николая I, конечно, нерадостная. Последствия Сенатской площади были долгими, оборвала их уже наша революция. Но дело раскручивалось медленно. Как мы знаем, разного рода комитеты по крестьянскому вопросу создавались и заседали, однако, как и при бабке Николая I, императрице Екатерине, бал правила опасливость — до Крымской войны никто ни на что практическое не решался. Оттого главным фронтом стала пропаганда. Позиция царя, его окружения и здесь была уязвима. Разночинцы только нарождались, были еще слабы, и дискредитировать дворянство, убедить общество, что помещики бесчестно, преступно закабалили народ Божий, то есть они — натуральные египтяне, могли только сами дворяне. То есть необходим был самооговор, это среди прочего определило судьбу и нашего Николая Васильевича.

Мы с тобой оба знаем, что и у «Ревизора», и у «Мертвых душ» было немного шансов пройти через цензуру, знаем, что по Высочайшему повелению и пьеса, и поэма миновали ее легко, что называется, на вороных. Причем с минимальными изъятиями. Прибавлю, что позже Гоголь не раз получал от Николая I субсидии, а актеров Александринки, занятых в «Ревизоре», император собственноручно и щедро наградил. Встык с этим знать, да и вообще дворянство приняли и «Ревизора», и «Мертвые души» с отвращением, сочли их карикатурой, мерзким, злым пасквилем. Единственная сила, которая в этом противостоянии была единодушна с правительством, — Белинский и почти революционные «Отечественные записки». Кстати, в те консервативные годы журнал этот и дальше, удивляя всех, проходил через цензуру без больших потрясений. Объяснение казусу простое. Власть и не вышедшие из пеленок народники тогда одинаково относились к помещичьему землевладению, одинаково видели в нем беду и имели по сему вопросу негласный союз. Политика, Коля, вообще так устроена, что в ней больше, чем на один шаг, отродясь никто не загадывает.

Николаевская эпоха знаменита двумя на редкость емкими формулами. Обе до сих пор популярны. Та, что принадлежит министру народного просвещения графу Уварову, стала манифестом всего царствования императора. Как ты помнишь, Уваров считал краеугольными камнями, «столпо-стенами» (слово Погодина) русского мироустройства три вещи: самодержавие, православие, народность. С первыми двумя сочленами всё ясно, а вот третий, «народность», имеет репутацию темного. А зря. Уваров, много говоривший об уникальности нашего исторического опыта, несомненно, имел в виду то же, что и народники, — крестьянскую общину. Думал, что на эту исконную самоорганизацию деревни столь же исконная русская самодержавная власть может опираться напрямую, то есть дворянство из зазора между ними должно быть решительно выдавлено. Отсюда равнодушие власти уже к другой, по духу близкой ей силе — славянофилам. Автор второй сентенции граф Бенкендорф — главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, утверждавший, что «прошлое России удивительно, настоящее прекрасно, будущее выше всяких представлений». С настоящим, конечно, могли быть разногласия, но под оценкой «прошлого» и «будущего» народники подписались бы не задумываясь. В этом слаженном дуэте Гоголь, как бы он ни боготворил императора и как бы ни уважал критический дар Белинского, скоро почувствовал себя неуютно.

Причина на поверхности. Род наш не был столбовым, потомственное дворянство Гоголи выслужили, причем недавно, и, как всякий новик, Николай Васильевич не мог не оценить права, привилегии высшего сословия. В общем, то, как были поняты его вещи, стало для Гоголя большим потрясением, оттого всё, что он писал дальше, на равных и его комментарии к уже сделанному, есть отчаянная попытка вывести дворянство из-под удара. Вот смотри: в Развязке к «Ревизору» он объясняет, что действие пьесы происходит не в обычном уездном городе Российской империи, а в некоем странном городе нашей собственной души, соответственно, персонажи комедии не люди из плоти и крови — всего лишь человеческие страсти, грехи, искушения каждого из нас. А в «Выбранных местах», во второй и еще только задуманной третьей части «Мертвых душ» готов был доказывать, что русские Чистилище и Рай устроены так, что помещики есть необходимый, обязательный элемент спасительной конструкции, что они законная и естественная ее часть. В общем, Белинский недаром счел «Выбранные места» изменой общему делу, но и император (в отличие от «Ревизора» и «Мертвых душ») новую книгу Гоголя читать не стал. Более того, цензура, несмотря на заступничество лиц чрезвычайно влиятельных, немилосердно прошлась по рукописи. Опубликованный вариант на треть меньше оригинала.

Р.S. Петр мне написал: «Какое родство душ, когда власть и народники только и делали, что убивали друг друга». Думаю, он не прав: в биологии это называется внутривидовая конкуренция — она самая безжалостная.

Разные способы очищения человека, разделения в нем добра и зла. У Гоголя — самосовершенствование. Сначала вниз, круг за кругом, до дна ада, до самого Коцита, который есть чистое зло. Эту часть дороги мы уже прошли в «Мертвых душах». Оттуда, трудясь, работая над собой, как бы ни было тяжело, — путь наверх, обратно к Богу. Через Чистилище в Рай. На этой очень опасной тропе Гоголь был готов стать нашим проводником, сначала Вергилием, потом, когда грех, как короста, начнет опадать с душ, — и Беатриче.

Другой путь — Исход. Уйти, бежать, не оглядываясь, как Лот с семейством из Содома. И дальше в Земле Обетованной под страхом смертной казни никогда не мешать божественное с тварным. Зло сильнее добра, одна его ложка, как деготь, губит бочку меда. Разрыв должен быть окончательным и бесповоротным. И между — не Чистилище, а широкий ров. Так, чтобы кто тебя ни искушал, не перепрыгнешь, и руками, сколько ни тяни, не дотянешься. Впрочем, необязательно бежать самому; если есть силы, грех с Божьей помощью можно и изгнать от себя.