Долгие ночи - Абузар Айдамиров

— Не впервые такое от тебя я слышу, Берс, — сказал Али. — Да и от Маккала, и от Арзу. Может, со временем все бы так и случилось, как вы говорите, если бы они не осели на нашей земле.

Маккал отчитал молитвы и спрятал четки в карман бешмета. Потом протянул руки ладонями вверх, зашептал заключительную молитву, провел ладонями по лицу.

— Своими необдуманными словами, Али, ты можешь ввести ребят в заблуждение, — сказал он сурово. — Русские мужики ничего не выиграли от войны с горцами. Остались такими же, какими были:

безземельными и бесправными, как сто, двести и триста лет назад. Что с того, что на наши земли поселили казаков? Царь может согнать их с наделов в любое время. Ведь земля принадлежит не им, а государству. И не станет казак служить царю — сразу лишится земли.

— Притом их и привезли-то сюда не по доброй воле, — добавил Берс. — Один русский старик, он живет под Кизляром, мне рассказывал, как они появились там. Царица подарила тамошние земли своим князьям, каждому по десять тысяч десятин. Земли много, а обрабатывать ее некому. В России у князей, наоборот, крестьян много, а земли мало. Вот тогда князья и стали свозить сюда своих крестьян. Дорога долгая, трудная. Ехали месяцами.

С женами, с детьми. Половина погибла в дороге и по прибытии на место. Уцелевшие живут там и поныне. Гнут спины на тех же князей. Вот так привезли к нам злополучных казаков.

Поленья, положенные Али, догорали. Во дворе начали кричать первые петухи. Давно пора было идти домой, но что-то держало еще здесь ребят.

— Скажу вам еще такую деталь. Мы виним казаков, а ведь большая часть земель находится в руках генералов и офицеров. У простого казака свой небольшой надел, а у другого и вообще его нет. Зато у начальника Аргунского округа Ипполитова земли свыше тысячи десятин.

— Это тот, который женился на чеченке? — спросил Алибек.

— Да какая разница! У полковника Беллика тоже более тысячи десятин. Полковник Свистунов из Буру-Калы урвал под Моздоком около пяти тысяч. В казачьих станицах разные там Фроловы, Федушкины, Камковы и прочие получили по пятьсот и более десятин.

— Причем не только русские, — сказал Берс — А князья соседних народов — Таймазовы, Бековичи? По семи тысяч десятин у каждого! Эльдаровы да Турловы захватили по три тысячи. Чьи это земли? Чеченские! Не отстали и наши собственные, чеченские офицеры — Бота, Орцу, Касум, Давлет-мирза и другие кровопийцы.

Каждый имеет по полтысячи. Даже самые маленькие чины — Чомак из Гордали и Хату из Гендергена — получили по полторы сотни.

Видишь, Али, разницу? Казаков посадили на наши земли насильно, а генералы и офицеры получили ее в награду. Вот той-то земли, которой владеют последние, и хватило бы на десятки тысяч чеченских семей. Не казаков нам надо гнать, а генералов, офицеров и прочих богатеев. А об изгнании русских с наших земель думать не надо. Земли на всех с избытком хватит, если отберем ее у князей, генералов и офицеров. Жили мы с русскими в мире и дружбе до царской власти, значит, и дальше сможем жить. Да и как не жить? Ведь мы соседи! Тем более, если эти соседи могут сделать друг другу много хорошего. Увидите, будут и у нас заводы, фабрики, железная дорога. Богатство, на котором мы сидим, с помощью русских улемов используем для счастья нашего же народа. Будут свои врачи, учителя, инженеры.

Верьте, друзья! Но… не сегодня и не завтра. Со временем.

Тогда и друзей у нас будет еще больше. Среди всех народов.

Какой бы веры они ни были. Ну, пора спать! Откровенно говоря, устал после долгой дороги.

Все встали. Алибек подошел к Берсу.

— А возможно государство без богатых и бедных, без угнетателей и угнетенных? Как ты его назвал…

— Республика?

— Да.

— Конечно, возможно. Во всяком случае, так утверждают те два великих человека, которые живут в Германии.

— А мы увидим республику?

— Мы, более старшие, возможно, и не увидим. А вот вы до нее обязательно доживете. Ну, прощайте. Передай привет Олдаму!

Берс протянул Алибеку крепкую руку…

* * *

Бесконечной кажется долгая зимняя ночь. Неуютно в избе и холодно. Что-то скрипит за дверью, ветер воет и кидает пригоршни снега в окна, словно просится в дом. До чего же тоскливо слушать одну и ту же песню. Забраться бы на мягкую кровать и забыться под теплым одеялом крепким сном, чтобы не слышать протяжного завывания метели и не ворочаться от тяжелых дум, терзающих душу. Нет, не найти Мачигу успокоения, как не найти ни теплого одеяла, ни мягкой кровати. Да что там кровать! Душевные муки куда страшнее холода. Холод перетерпеть нетрудно, а куда денешься от беды, которая висит над головой на тонкой ниточке, и стоит ей только оборваться — начнет тебя бить да бросать, как щепку в весеннее половодье. Как быть? Что предпринять?

Мачиг кинул на пол овечью шкуру, на которой обычно совершал молитву, под голову положил подушку, лег на спину, вытянулся.

В очаге догорали поленья, блики огня кровавыми пятнами ползали по стене. Но тепла не было в доме. Дверь перекосилась, и в образовавшиеся щели летели с улицы снежинки. Ветер трепал бычий пузырь на окне, и казалось, что это не дом, а какое-то нелепое сито…

Дети, подтянув колени к подбородку, беспокойно ворочались на нарах. Головы от холода спрятаны, а ноги торчат наружу.

Одеяло-то, может, и широкое, но не хватает его на всех. Мать уж детей и шубой старой прикрыла, и мешковинами, но они никак не могли согреться. Мачиг не мог ничего сделать, и это бессилие его угнетало. Что-то тяжелое вновь наваливалось на него и давило все сильнее и сильнее, не отпуская ни на минуту.

Мачиг чувствовал себя в тесной железной клетке: ни повернуться, ни согнуться невозможно. "Аллах, посочувствуй моему горю. До конца дней своих буду возносить тебе молитвы, себя не пожалею…" Если бы молитвы обогащали! Мачиг, пожалуй, стал бы самым богатым человеком в ауле. Кто знает, что ждет на том свете? И как быть на этом? Четверо маленьких еще как-то терпят… А старшие? Их двое. Зару вон какая уже вымахала, пора замуж отдавать. Кюри пошел пятнадцатый. Не могут они спать уже под одним одеялом, каждому нужна отдельная постель.

И одеться им хочется, чтобы не стыдно было появиться на улице.

Если бы еще хоть сила была… И родители Мачига сошли в могилу, мечтая о том же… Нужда — это все, что получил он от них в наследство.

Дети детьми, но Мачиг и сам полураздет. Взглянуть на его единственную шубу — так ее словно собаки рвали, латку не к чему приложить. И в дождь, и в снег, и днем, и ночью она неразлучна с ним. Пора бы ей и в тряпье, да замены пока нет.

Пока? Ой, да будет ли у Мачига когда новая шуба вообще? Если бы не власти… Тогда бы и Хорта не был бы старостой…

К утру, видать, ветер стихнет, и тогда Мачигу придется ехать на постройку дороги в Беной. Его об этом уже предупредили.

Плохая работа, неприятная. Поршни он поставил к очагу, чтобы к утру хоть чуть-чуть подсохли. Надо будет больше соломы подмотать. Не приведи Бог отморозить ноги! Десять дней придется жить под открытым небом. Летом еще ничего, но зимой!

В тех местах ветры особо задувают, нигде от них не укроешься, хотя вроде и лес кругом. Дорогу-то через лес прокладывают. А лес какой, отборный — чинара да дуб. Топором рубишь — только искры летят. Крепкое дерево. Как железо. И десять дней подряд Мачигу придется рубить его. Ради чего? Ради того, чтобы царским хакимам и войскам проложить дорогу в глубь Ичкерии?

Если бы завтра не ехать, то он бы за это время кое-что и для себя по хозяйству сделал. А так… Десять дней, считай, без пользы пройдут…

У очага на маленьких стульчиках примостились Зазу и старшая дочь Зару. Красноватые отблески освещают их головы. Зару уткнулась головой в колени, на противоположной стене отчетливо видна ее огромная тень. Из-под платка Зазу выбились редкие пряди волос. Они теперь цветом похожи на пепел в очаге. И лицо постарело преждевременно, сморщилось. А ведь ей нет и пятидесяти. И когда-то во всем Гати-Юрте не было второй такой видной девушки. Годы и нужда жесткой рукой прошлись по лицу, стерли былой румянец, оставили глубокие следы и обесцветили глаза. Ох, бедность, бедность!

На нарах зашевелились дети, сонно забормотали, стягивая друг с друга одеяло. Зару отложила шерсть, которую очищала от колючек, подошла к ним, поправила одеяло.

Мачиг снова прислушался к вою ветра. Кажется, за окном уже будто стонет кто-то. Вот и у Мачига так стонет, ох, как стонет сердце! Чуть больше месяца прошло с тех пор, как в доме Шахби читали мовлад. Самые уважаемые аульчане решили тогда переселиться в Турцию. А Мачиг еще до сих пор не сказал своего последнего слова. Каждую ночь он обдумывает этот вопрос.