Долгие ночи - Абузар Айдамиров

Такие слова он подбирал и заучивал наизусть, но заученные слова не произносились. Каждый раз при встрече он не только забывал их, он не мог рта раскрыть; единственное, на что хватило у него смелости — молча пройти мимо и робко взглянуть ей в лицо. Он знал, что сделать первый шаг нужно ему, иначе какой же он мужчина! И хотя ему исполнилось пятнадцать лет и он считал себя вполне взрослым, но перед этой девчонкой терялся и ничего с собой поделать не мог. Конечно, как мужчина он должен быть сильнее ее, тверже. Не приведи Аллах подать даже виду, что он, мужчина, теряет из-за нее голову. Но он терял. А оттого и злился, сам не понимая, на что. Ему доставляло удовольствие даже просто видеть ее. Ни о чем другом он пока не мог и думать. Только любить. Пусть даже так, молча.

Слишком уж велика между ними разница: он — бедняк, она же из состоятельной семьи. И стоило ему вспомнить об этом, как будущее теряло для него всякий смысл. И все же он тешил себя мыслью, что пройдет время, многое изменится, он повзрослеет и докажет всем, а ей — в первую очередь, на что он способен.

Работу-то можно найти, но что в ней толку. Отец вон, всю жизнь спину гнет, а обуть и накормить семью не может. Нет, он, Кюри, будет жить иначе. Вон, многие делают набеги за Терек. А разве ему туда дорога заказана? Опасно, конечно. И ранить могут, даже убить. Но живем-то один раз.

Смельчаков, отчаянных парней в их краях немало. Он подружится с ними. Кто знает, может, удастся им царскую почту отбить или обчистить банк в городе. Должно же повезти хоть раз в жизни, чтобы раз и навсегда снести тот высокий хребет, что встал между ним и Ровзой. Тогда он смело скажет ей о своих тайных чувствах! Но если он пойдет батрачить на Хорту, тогда прощай любовь! Даже не мечтать ему тогда о Ровзе. Да и запятнает он себя на всю жизнь…

Лишь Зару знала его тайну. Она мечтала погулять на его свадьбе и к Ровзе относилась как к будущей невестке.

— Дада, этого не будет никогда! — воскликнула Зару. — Даже если мы умрем с голоду — ни ты, ни Кюри не станете батрачить на Хорту! Чем ты хуже его? Разве моя мать менее добра, менее красива, чем его Альбика? По красоте и смелости мало кто сравнится с моим братом… И у меня тоже есть своя гордость…

Мачиг молча слушал, дымя самокруткой. Но даже не злился. Слова дочери доходили до его сердца. Ему казалось даже, будто он сам когда-то в далекой юности произносил их. И вот теперь, спустя столько лет, ему же напоминают о них, упрекают уже только за то, что осмелился произнести их вслух.

— Конечно, ты права, дочь! По смелости и мужеству они уступают нам. Верно. Но по бедности мы впереди всех. Как нам выехать?

Путь ведь далекий, и нужно хоть что-то заработать на дорогу.

— Не все же едут.

— Нет, не все. Едут те, кто победнее или самые богатые. — Как можно оставить дом… — запричитала Зазу.

Мачиг повысил голос:

— Хватит ныть! Каждую ночь одно и то же. Думаете, мне хочется батрачить на чужих людей? Но выхода у нас нет. Остается только или идти воровать, или собирать по дворам милостыню.

Кюри ходил по комнате, шлепая босыми ногами.

— Хорта едет? — спросил он, остановившись около отца.

— Куда?

— В Турцию.

— Ему-то зачем?

— А Товсолт, Ибрагим-Хаджи? — допытывался Кюри.

— Им и здесь неплохо.

— Тогда зачем едем мы?

— Мы не едем, нас нужда выгоняет, мой мальчик. Тесно людям стало здесь. Некуда нам податься. Может, в чужой стране найдем счастье…

— Почему же они разбогатели? На чем?

Мачиг тяжело вздохнул. Многого не знал сын. Да и откуда ему знать то, о чем сам-то Мачиг лишь смутно догадывался.

— На чужих бедах, — ответил Мачиг. Пусть сын сам поймет. К чему объяснения.

— Ты говоришь, дада, в Турцию? Я не согласен! Но против твоей воли пойти мы не можем. Только объясни мне все же, почему дармоеды остаются, а мы должны ехать? Одни пугают Сибирью, другие — Турцией. А если вообще никуда не ехать? Если нам здесь дадут землю?

Мачиг недовольно покачал головой.

— Парень, ты говоришь чужим языком. Конечно, Арзу, Маккал, Берс — хорошие и честные люди. Они большие друзья бедняков.

Но их красноречие до добра не доведет. Не слушай их!

— Нет, они говорят правду! — вспыхнул Кюри. — И в Сибири, и в Турции мы погибнем. Что там смерть, что здесь! Понимаешь, дада? Тогда зачем же я должен ехать? Пусть едут те, кому мы в тягость. Но сначала пусть отдадут нам нашу землю, а потом убираются на все четыре стороны. Мы никого силой не держим.

Но и мы хотим жить по-человечески. В мои годы вы уже с оружием в руках сражались. Вы свое дело сделали. Теперь вы постарели и не мешайте нам. Сегодня наша очередь.

— Эх, Кюри, что же вы хотите делать! — невольно вырвалось у Мачига. — Напрасно только погубите людей.

— Нет, не напрасно! Мы будем биться с угнетателями! Да! Пусть не забывают, что мы уже мужчины.

— С пустым желудком много ли навоюешь…

— Скоро и мы заживем. Я пойду на большую дорогу. То, что ты не добыл мотыгой, я добуду оружием!

— Я буду рад за тебя, сын мой! Рад! — воскликнул Мачиг. Но в глазах его было столько горя, что даже возбужденный Кюри заметил его.

— Ты заговорил моим языком, — уже спокойно продолжал Мачиг.-

Помню, я точно так же бушевал в твои годы. Молоды вы еще, Кюри. Можно сказать, только еще оперились. О войне не стоит говорить. Это ни к чему. Пустой разговор. Выбрось из головы эту дурь. У царя столько войска, что и счесть его невозможно.

Сколько солдат погибло в боях с нами, но всех мы так и не смогли убить. Мы просто устали. А от солдат и теперь покоя нет. И не будет. Лучше уж молчать и не дразнить зверя. Пока он не рвет тебя, жить как-то можно. Кстати, когда мы воевали, на нашей земле не было врагов. А теперь посмотри вокруг — сколько их! Как муравьи расползлись по всей Чечне, одев ее в лохмотья. Заселили Чечню казаками, вооруженными до зубов.

Посчитай, сколько они крепостей понастроили, сдавив нас со всех сторон. Мы, как взнузданный боевой конь, в бешенстве мотаем головой, а сдвинуться с места не можем. Нам нечем стало дышать, так нас крепко ухватили за горло. И противиться этому невозможно. Напрасно Арзу и его друзья мутят вам головы. Прошу тебя, не слушай их, Кюри, если ты считаешь меня своим отцом.

Будем послушны устазу. Если не дал нам покоя Бог, не следует роптать. Живи мирно и работай, Всевышний нас не забудет.

Так была разрушена золотая башня, которую Кюри строил в своем воображении…

ГЛАВА VII. СХОД

Храбрость для защиты отечества — добродетель, но храбрость в разбойнике — злодейство.

А. Бестужев-Марлинский

Обойти все чеченские аулы и провести в них соответствующую разъяснительную работу — таков был приказ Лорис-Меликова, к выполнению которого полковник Муравьев приступил незамедлительно. Вместе с ним в Гати-Юрт прибыли начальник Ичкерийского округа полковник Головаченко и еще какой-то незнакомый офицер. Новый старшина Хорта принял гостей. Стол с резными ножками, покрытый зеркально-черным лаком, купленный Хортой специально для такого случая, был накрыт белоснежной скатертью и заставлен изысканной едой и дорогими винами.

Гости усаживались за стол, когда прибыл приглашенный в качестве переводчика наиб Качкалыкских аулов, майор милиции Бота Шамурзаев.

Во всем округе сегодня не было более счастливого человека, чем Хорта: надо же, такие гости. И где? У него в доме сидят, кушают, пьют. И для Хорты было высшим наслаждением обслуживать их. Он вертелся юлой, ничто за столом не ускользало от его взгляда, на правах хозяина он мог упрекнуть любого из гостей, не проявляющего особого аппетита.

— Кушай, пей, — то и дело напоминал он. — Один слов и молоко маленькой птичка карапчим[65]. Ваше благородие, кушай. Бери ножка. Надо вино пить.

Покончив с обедом, Муравьев сказал Боте:

— Не сочтите за труд, господин майор, помогите старосте собрать народ.

Муравьеву не пришлось дважды повторять свою просьбу исполнительному Боте.

— Кто этот чеченец, господин полковник? — спросил недавно прибывший в Чечню штабс-капитан фон Клингер. — У него и речь, и походка — кадрового офицера, русским он владеет в совершенстве…

— Позволю себе заметить, капитан, не только русским, но и польским, и французским, — живо подхватил полковник. — Вы угадали, он кадровый офицер. Вернее, бывший.

Фон Клингер удивленно посмотрел на полковника.