Могилы из розовых лепестков - Оливия Вильденштейн

— Ма квеним, Гвенельда! Мава!

Он повернулся и выскочил за дверь, как раненый зверь.

— Гатизогин, — крикнула она ему вслед, но он был уже слишком далеко, чтобы услышать её. — Мне жаль, — прошептала она. — Гатизогин, Каджика.

— Почему он так зол? — спросила я Гвен, пытаясь разглядеть его очертания на фоне белой как мел земли.

— Он не хотел, чтобы я рассказывала тебе о ней.

Я взяла охапку поленьев и бросила их в потрескивающий камин, затем выудила бумажник из кармана пальто и протянула ей несколько скомканных двадцаток внутри.

Она покачала головой.

— У нас достаточно. На данный момент у нас достаточно, спасибо Геджайве.

— Кто такой Геджайве?

Гвен улыбнулась.

— Великий Дух.

Я засунула деньги обратно в бумажник.

— Катори?

— Да?

— Я сожалею о Блейке.

Я долго смотрела на неё, не говоря ни слова. Сожаление было написано на её лице. Однако сожаление никогда не будет достаточным извинением. Не для меня.

— Мой отец беспокоится о Холли, так что он, вероятно, зайдёт. Не околачивайся поблизости, когда он придёт в гости. Он думает, что ты убила судмедэксперта.

Лоб Гвенельды наморщился, но она не выразила своего замешательства.

— Тогда я не позволю ему увидеть меня.

Я кивнула и направилась обратно к катафалку. Я опустилась на водительское сиденье и закрыла дверь. Отъезжая, я осмотрела местность в поисках Каджики, но не нашла ни одной задумчивой фигуры в капюшоне. Я остановила машину и открыла словарь, который положила на пассажирское сиденье. Я пролистала его, пока не нашла слово, которое он произнёс: квеним. Память. А потом я нашла другое его слово: мава. Мой. Я не запомнила остальную часть его предложения, но этих двух слов было достаточно, чтобы я поняла, что он говорил Гвен, что память про Ишту принадлежит ему.

ГЛАВА 28. ДОМ НА ДЕРЕВЕ

Два дня спустя мы опустили Блейка в землю в простом дубовом гробу. Как и на похоронах моей матери, все жители Роуэна собрались в нашем поместье, чтобы попрощаться с ним с опухшими веками и болью в горле.

Би попыталась говорить над глубокой ямой, но её слова спотыкались друг о друга и перемешивались с безжалостными слезами до тех пор, пока она не вздохнула так глубоко, что моему отцу и Стелле пришлось отвести её в дом, подальше от обезумевших скорбящих.

Несмотря на то, что мои глаза горели, я не плакала. Моё сердце начало уплотняться, покрываясь защитными слоями, чтобы выдержать хаотическую бурю, бушующую в моей жизни. Я чувствовала, что это не последняя смерть на моём горизонте. Касс, которая держала меня за руку, постоянно сморкалась и бросала использованные салфетки в свою розовую сумочку, пока та не перестала закрываться.

Когда всё закончилось, и мы все благоговейно бросили пригоршни земли на останки Блейка, я побрела к роще рябин. Кто-то убрал пустой гроб Каджики. Я предположила, что это был мой отец, или, возможно, полиция забрала его в качестве улики. Я изучила оставшийся надгробный камень. Три изогнутые линии шли параллельно друг другу, как символ воды. Я ломала голову над их значением. Говорила ли мне когда-нибудь мама? Она должна была…

Я перешла к следующей могиле и снова нашла только ту же пиктограмму. Я медленно повернулась, разглядывая все надгробия. Все двенадцать были идентичны. Впервые я ненавидела Гвен немного меньше, а Эйса невзлюбила ещё больше. Он обманул меня, заставив думать, что имена охотников выгравированы на камне.

Почему я так удивлялась? В конце концов, фейри были мастерами хитрости. Даже Круз признался в этом.

— Ты думаешь, тебе придётся раскапывать оставшиеся могилы? — Касс стояла рядом со мной, нос у неё был красный, а щёки белые, как снег.

— Зачем? — спросила я в ужасе.

— Я просто подумала, что с тех пор, как земля начала оседать, тебе нужно будет выкопать их всех, вот и всё.

— Я надеюсь, что до этого не дойдёт, — тихо сказала я.

— Как ты думаешь, почему они были наполнены лепестками роз?

— Откуда ты об этом знаешь?

— Джимми сказал мне.

— Готтва веровали, что розы сохранят их тела. Как мумификация.

— Ну, это не слишком хорошо сработало для них, не так ли?

— Ты так и не рассказала мне, как прошла прошлая ночь? — спросила я, чтобы сменить тему.

— Как только ты ушла с красавчиком, вечеринка закончилась. Мы даже не остались на ещё один бой. А потом, всю обратную дорогу, Эйс разговаривал по телефону. Так что не очень-то весело.

— С кем он разговаривал по телефону?

— В какой-то момент я услышала имя Лили. Он заговорил с ней на каком-то странном языке. Но потом он заговорил по-английски. Он сказал что-то вроде того, что, если они поднимут ещё одного, Грегор и что-то золотое придёт в Роуэн, чтобы навести порядок. Я думаю, что это то, что он сказал. Это звучит странно, да? Ты думаешь, он говорил о строительстве торгового центра или что-то в этом роде? Я бы хотела торговый центр. Это определённо оживило бы это место.

Они определённо говорили не о строительстве торговых центров. Мне стало интересно, кто такой этот Грегор. Фейри, как я себе представляла. Тот, с кем я, вероятно, не хотела встречаться. Когда Касс взяла меня за руку и потащила обратно в дом, бормоча, какие у неё холодные ноги, я посмотрела на могилу Блейка и на большую фотографию, которую Би распечатала. Это было до того, как он ушёл на войну, до того, как его лицо непоправимо изменилось. Я и забыла, каким по-детски наивным он выглядел перед тем, как отправиться в Афганистан, с мягкой челюстью, пушистым подбородком и улыбающимися глазами. После взрыва, когда он вернулся в Роуэн, его челюсть стала неровной и угловатой из-за протеза, из-за которого подбородок торчал так, как никогда раньше. Но больше всего изменились его глаза. Или, скорее, его оставшийся глаз; он потерял свой блеск. Блейк-до и Блейк-после были двумя очень разными мальчиками, но у них было одно и то же доброе сердце,