Пещера Лейхтвейса. Том третий - В. Редер

С минуту Лорелея стояла как окаменелая. Глубокая, отвратительная складка показалась у нее между бровями. Ее лицо исказилось от напряжения придумать какой-нибудь выход из создавшегося положения. Затем она повелительным жестом сделала знак горничной удалиться и, как только та вышла за дверь, обратилась к Курту дрожащим, взволнованным голосом:

— Они не должны застать тебя здесь. Если они найдут тебя со мной, то все пропало. Умоляю тебя нашей любовью, предоставь мне спасти тебя. Если ты когда-нибудь хоть немножко любил меня, исполни мою просьбу.

— Пусть будет по-твоему, — проговорил, немного подумав, Курт, — я готов, хотя мне стыдно обращаться в бегство, когда тебе грозит опасность. Но куда же мне спрятаться? Выскочить из окна невозможно, потому что внизу протекает Рейн. А здесь в комнате я не вижу никакой лазейки, где можно было бы укрыться от зорких глаз наших преследователей.

Но Лорелея подошла к дивану, на котором они раньше сидели, отодвинула его от стены и надавила скрытую в ней пружину. Тотчас же открылась потайная дверь и за ней показалась маленькая винтовая лестница, круто поднимавшаяся кверху.

Лорелея указала на нее Курту.

— Поднимись по этой лестнице: она приведет тебя в башню Кровавого замка, в которой ты можешь остаться, пока здесь все успокоится и придет в порядок. Я сама приду за тобой. Следуй за мной, как бы это ни было тебе неприятно, — это необходимо для нас обоих.

— Так до свидания, — проговорил Курт, торопливо пожимая руку своей любовницы. — О, как бы я хотел, чтобы ты не отсылала меня от себя. Чтобы ты предоставила мне защищать тебя. Я сознаю себя жалким трусом, покидая тебя в решительную минуту грозящей тебе опасности.

Но молодая женщина уже втолкнула его мягко, но решительно, на лестницу. Затворив за ним дверь на замок и спрятав ключ на груди, она снова пододвинула диван на прежнее место.

Давно была пора скрыться Курту. Уже были слышны шаги людей, поднимавшихся по лестнице замка, стук топоров, под ударами которых разлетались двери. Шум приближался, раздаваясь все ближе и ближе.

Отважная Лорелея ждала, гордо выпрямившись. На лице ее не было ни тени страха или волнения. Ее черты окаменели, глаза приняли жестокое, решительное выражение и блестели, как холодная сталь. Эта женщина приготовилась к битве, к жестокой битве, о мотиве которой она догадывалась. Звуки нападения раздавались уже в столовой. Вдруг послышался грозный голос в ответ на боязливые упрашивания ее горничной, пытавшейся остановить пришедших.

— Отойди прочь! — кто-то сердито крикнул ей. При этом звуке Лорелея замерла. — Если тебе дорога жизнь, то не задерживай нас.

Черноволосая Лорелея, соблазнительница Курта фон Редвица, узнала голос своего мужа.

В следующую минуту на пороге спальни показалась благородная, мужественная фигура пожилого человека, за которым, едва держась на ногах, стояла молодая, бледная, горем убитая женщина. За ними показались несколько мужчин в масках. Между ними выделялась властная фигура человека, при взгляде на которую очаровательная хозяйка Кровавого замка невольно вскрикнула.

— Мое предчувствие не обмануло меня! — воскликнул пожилой господин, который был не кто иной, как Андреас Зонненкамп. — Ты, Аделина Барберини, затеяла эту преступную комедию, пугавшую людей и отгонявшую их от скалы Лорелеи! Ты поселилась в Кровавом замке и пала так низко, что обольстила мужа своей собственной дочери? Негодная развратница. Ты порвала последнюю связь, некогда соединявшую нас. Забыты счастливые часы, которые я когда-то пережил с тобой. Я забываю, что ты называлась моей женой, и вижу в тебе только своего заклятого врага, которого презираю всей душой! Никогда еще свет не знал такого вероломства, не было такой мерзости, и с тех пор, как бьется сердце в груди человеческой, не было женщины, которая пала бы так глубоко в бездну преступления. У ребенка, которого ты носила под сердцем, у дочери, счастье которой ты была призвана охранять, ты отняла все, что у нее было самого дорогого на свете. Ты ее привела к отчаянию, ты ее ограбила, обездолила. Ты разрушила семейное счастье твоей дочери… ты употребила свою красоту на то, чтобы ослепить и соблазнить слабого юношу. Ты его оторвала от его дома, от жены, от ребенка, который должен скоро появиться на свет. Фиглярка, презренная комедиантка! Проклинаю тебя!

Зонненкамп еще никогда не высказывался с такой горячностью. Всегда такой спокойный и сдержанный, он сделался неузнаваем. Он превратился в ангела-мстителя с грозно поднятой рукой над головой женщины, причинившей такое глубокое горе его ребенку.

Но Аделина Барберинн не шелохнулась. Спокойно, не дрогнув ни одной чертой, выслушала она горячее обвинение. Когда она наконец подняла свои шелковистые ресницы, то в глазах ее светилось безграничное, презрительное торжество.

Зонненкамп схватил Гунду за руку и подвел дрожащую молодую женщину к матери.

— Ты помнишь, милая Гунда, — заговорил он взволнованным голосом, — что я никогда, все долгие годы, не говорил, что твоя мать была разлучена со мной, никогда не пытался восстановить тебя против нее. Даже тогда, когда ты подросла, научилась понимать меня, даже и тогда я не говорил тебе, как твоя мать безжалостно бросила меня. Бросила, без сомнения, для того, чтобы бежать с другим. Что другое могла сделать эта негодная Цирцея?! Нет, хотя я вел жизнь одинокую, хотя я имея основательные причины ненавидеть твою мать, тем не менее я ни разу не пытался очернить в твоей душе ее образ: я не хотел, чтобы дочь ненавидела и презирала свою мать. Но сегодня, Гунда, я обращаюсь к тебе. Взгляни на эту женщину — на свете нет более порочного и развратного существа, чем эта женщина, которой ты обязана жизнью. К счастью, милосердному Богу было угодно, чтобы ты ни в чем не походила на твою мать. Только твое личико имеет слабое, отдаленное сходство с ее лицом. Характер же твой, дитя мое, в самом его основании не имеет ничего общего с мрачной, фальшивой, вероломной душой твоей матери.

При этих словах Аделина Барберини слегка вздрогнула, но продолжала молчать. Ни одного слова не вырвалось у нее в свою защиту. Она стояла безмолвная, неподвижно, как мраморное изваяние, в то время как над ее головой проносилась страшная, грозная буря.

— Матушка, матушка! Зачем ты это сделала? — рыдала Гунда.

— Не называй ее матерью, — злобно остановил дочь Зонненкамп. — Она не достойна этого святого имени! Пока она ограничивалась политическими интригами в угоду своему кумиру, своей королеве, с которой ее связывает, Бог знает, какая таинственная нить, пока она ограничивалась ролью шпиона, пользуясь благосклонностью великого, могущественного Государя, забирая его деньги и изменяя ему, до тех пор, пока ее преступность заключалась только в том, что она, как европейская авантюристка, всплывала то тут, то там, увлекая, соблазняя несчастных и оставляя за собой горе и разочарование, пока, наконец, не связалась с известным негодяем по имени Батьяни… до тех пор я относился равнодушно к ее похождениям и предоставил Небу карать ее. Но теперь, когда она запустила свои грязные руки в нашу семью и вознамерилась сделать тебя несчастной, дитя мое, чтобы насытить свое порочное любострастие, теперь я выступаю вперед и желаю свести с ней счеты.