А дальше – море - Лора Спенс-Эш

Лицо у Джимми было растерянное, он сдернул фуражку, прижал ее к груди. Роуз помнила, как ему было лет шесть-семь, и он потоптал мамины нарциссы, и его заставили извиняться, и тогда он с вот таким же лицом стоял у них на крыльце.

– Роузи… – промямлил он. – Мне очень жаль.

– Что случилось? – повторила она, хотя уже знала. Кровать Уильяма нетронута и пуста. – Что-то с Уильямом, да? Что случилось, просто скажи, Джимми.

Он поднял голову и посмотрел ей в глаза:

– Авария. Машина перевернулась на повороте. На пляже. Он почти добрался до дома, Роузи.

– Где он?

– В больнице. Но он скончался.

– Я знаю, – сказала она. – Я знаю.

Тишина.

– Твой брат… Хочешь, я привезу Криса?

– Да, пожалуйста. Только больше никому не говори.

Роуз вошла в дом, закрыла дверь, прислонилась к ней. Эти поздние вечера, переходившие в ранние утра. Уильям, возвращающийся с очередных танцулек на северном берегу.

Я езжу туда послушать музыку, рассказывал он ей утром в прошлое воскресенье, сидя за кухонным столом, все еще слегка навеселе. Посмотреть, как люди танцуют. Грациозно кружащиеся пары. И звук прибоя, когда музыка затихает.

Она подождет Криса, прежде чем сообщать детям. Он сумеет это правильно сделать. Он поможет. Роуз сползла на пол. Она должна была догадаться, что смерть Патрика Кеннеди две недели назад – это дурной знак. Его крошечные легкие не смогли поддерживать жизнь. Малыш прожил всего тридцать девять часов. Она так плакала, так плакала, когда узнала. А сейчас, сидя в грязном коридоре, среди разбросанных детских сандалий и кроссовок, Роуз ощущала странное умиротворение. Не было никаких слез. Будто она заранее знала, что этим все кончится.

Утро все такое же тихое. Потом она услышала, как едет мальчишка-газетчик, как колеса его велосипеда с плеском рассекают лужу, как с глухим стуком приземляются на крыльцо брошенные газеты.

Джеральд

Джеральд загружал машину матери, когда на дорожку к дому свернул незнакомый автомобиль. Он одолжил машину у матери, чтобы съездить с Линдой на недельку в Вашингтон, встретиться с друзьями из Беркли, поучаствовать в марше на Вашингтон в среду. Мартовский марш. Прошлой ночью он почти не спал. Вертелся, ворочался, прямо как накануне Дня благодарения.

Джеральд высунул голову из багажника, попытался понять, кто это там приехал. Брат Роуз, церковник. Пастор. Крис вылез из машины и направился к Джеральду, протягивая руку. Нет, подумал Джеральд, нет. Прошу, Господи, нет. Он заставил себя остаться на месте, не двинуться, не сбежать прочь. Смотрел в глаза Крису, пожимая ему руку, а Крис второй рукой накрыл ладонь Джеральда.

– Да, – кивнул Крис. – Авария.

– Все? – выдохнул Джеральд, в животе внезапно образовалась пустота.

– Нет-нет, – торопливо произнес Крис, еще крепче сжимая его руку. – Нет, Роуз с детьми были дома.

– Слава богу, – выдохнул Джеральд и устыдился своего облегчения. – Слава богу. – Он отвел глаза, но тут же снова взглянул на Криса: – Быстро, не знаешь?

Крис кивнул:

– Да, думаю, он не страдал.

– Где?

– На шоссе неподалеку от Куинси.

У океана, понял Джеральд. Около того места, которое они любили больше всего на свете.

– Спасибо, что приехал, – сказал он и посмотрел на сад. – Как Роуз?

– Она в порядке. Ты же знаешь Роуз. Она сделана из прочного материала. И потом, мы же понимаем, что самое трудное впереди. Недели, месяцы и годы.

Джеральд кивнул. Все так и есть.

– А дети?

– Как и следовало ожидать. Нужно время.

Джеральд боялся даже подумать про них, представить губы Кейтлин или темные глаза Джека.

– Какой прекрасный день. – Крис поднял глаза к небу. – Никогда не мог решить, это хорошо или плохо, когда мир выглядит вот так? Когда мир так настойчиво прекрасен, это смягчает утрату или нет?

Джеральд дождался, пока машина Криса скроется из виду. Как войти в дом и сказать матери? Он стоял перед открытым багажником бесконечно долго. Столько всего нужно сделать. Он должен рассказать маме; должен рассказать Линде; должен пересмотреть планы; должен заняться организацией похорон. Обзвонить друзей и родственников. В конце концов он все же повернулся к дому и увидел мать в окне кухни. Он помахал ей и по ответному взмаху понял, что она уже знает.

Потом они обзванивали всех, двигая друг к другу телефон на кухонном столе. Джеральд приготовил матери чай, поставил чашку перед ней, она посмотрела на него, и он увидел, какие красные и уставшие у нее глаза.

– Нужно сообщить Беа, – сказала она. – И поскорее, учитывая, что у них уже вечер.

Он кивнул.

– Но, пожалуйста, Джеральд, давай ты позвонишь? Я, кажется, не выдержу еще один разговор.

И час спустя, когда мама заснула на диване в гостиной, он тихо притворил кухонную дверь, нашел номер Беа в записной книжке. Мама всегда пишет карандашом, и он увидел, как много раз она стирала адрес Беа и записывала новый.

Всего неделю назад он получил письмо, после того как написал ей про марш в Вашингтоне. Беа была очень взволнована известием, просила написать потом и рассказать подробно, как все пройдет. Он набрал номер и после нескольких гудков услышал голос, такой родной голос.

– Привет, – сказала Беа, и Джеральд с удивлением ощутил, как где-то в горле грохочет сердце.

– Привет, Беа. – Звуки с трудом складывались в слова. – Это Джи.

Беатрис

Повесив трубку после разговора с Джеральдом, Беатрис вышла в свой маленький сад. В этом году кроме цветов она посадила овощи и травы и сейчас подержала золотистые помидорки черри в ладони, прежде чем оторвать их от стебля и положить в рот, волна терпкого запаха поднялась от куста. На солнце так тепло. Она растерла в пальцах листик базилика, поднесла к носу. У миссис Джи всегда рос базилик. Сев в шезлонг, Беатрис посмотрела в небо. Прекрасное синее небо, вот-вот окрасится лиловым с наступлением сумерек. Небо Мэна, как сказал бы Уильям.

Уильям умер. Она была потрясена, но почему-то не удивилась, когда позвонил Джеральд. За последние несколько месяцев они с Уильямом несколько раз писали друг другу, после того как она отправила ему того дурацкого игрушечного болванчика. Он не рассказывал ничего особенного, но между слов она чувствовала его смятение. Не то чтобы он был откровенно несчастлив, но такое чувство, что все у него не складывается. Не получилось той жизни, о которой он мечтал, на которую надеялся. Как будто огонь, когда-то пылавший внутри, – его стремление стать кем-то в этом мире – отчего-то угас. Да и был ли он когда-нибудь по-настоящему счастлив? Бунтарь, однажды бросила она ему в лицо. Хотя в детях