Король франков - Владимир Москалев

– Тебе, наверное, больно, – сама морщась, будто это были ее раны, тихо говорила Изабелла, осторожно отдирая корпии. – Но я аккуратно, очень-очень нежно, видишь, я даже смачиваю их водой, иные не оторвать. Но так надо. Потерпи, миленький мой, ну, пожалуйста… Зато потом раны быстрее будут заживать. Вот эта, от стрелы, еще куда ни шло, отверстие мало, а эта… Матерь Божья!..

И Изабелла, вздыхая и качая головой, что-то бубня под нос, продолжала кропотливо выполнять свою нелегкую работу. А Можер смотрел на нее и чувствовал, как волна нежности, неизвестно откуда взявшаяся, затапливает его сердце. Он не отрывал от нее взгляда, готов был слушать ее бесконечно, обнимать, целовать ее губы и глаза, а потом говорить такие слова, которые вызывали бы у нее счастливую улыбку и теплый, как луч солнца, ласковый взгляд. И вдруг он почувствовал, что эта юная монахиня, непостижимой волей судьбы оказавшаяся рядом и проявляющая о нем такую заботу, стала ему бесконечно дорога! Понял, что милее этой девушки никого в жизни не встречал и уже не встретит! Ее образ столь полонил его сердце, не знавшее доселе ничего подобного, что ни о чем другом уже и думать было невозможно! Можеру захотелось сказать ей в эти мгновения какие-то нежные, трогательные слова, чтобы выразить благодарность за всё… Но он не знал таких слов, они никогда не слетали с его губ за ненадобностью. А сейчас они ему стали нужны, но он, порывшись в памяти и не найдя их, сказал лишь одно слово, которое нашлось у него:

– Изабо…

Она подняла голову, оторвавшись от повязок. И, глядя в ее глаза, он прочел в них, что слово это заменило собою все, которых он не знал. И это обрадовало его.

Изабелла молчала. Но улыбка говорила вместо слов. Она была рада, что он смотрел на нее совсем другими глазами, не как тогда, когда она пришла к нему в мирском платье. Теперь они источали боль, раскаяние и… она увидела в них то, что заставило ее сердце затрепетать от радости – нежность!

– Изабелла… – тихо повторил Можер.

Она положила пальчик ему на губы:

– Не мешай мне.

– Какая ты милая… – он с трудом взял ее ладонь, сжал пальцы: – И такая красивая… Ты самая прекрасная из женщин.

Сияя от счастья, она потянулась к нему и поцеловала в губы.

– Еще… – попросил Можер, глядя в ее глаза. – Ну, пожалуйста…

– Потом, – прошептала она, – сначала твои раны, а потом питье…

Можер в ответ улыбнулся. И вскоре, дождавшись обещанного поцелуя, уснул с кроткой улыбкой на губах. Изабелла потихоньку отошла, сняла монашеское платье, легла в кровать Рено и, едва успев натянуть на себя покрывало, погрузилась в глубокий сон.

Глава 18

Откровения

Прошла неделя, вся в хлопотах и беготне. К концу ее Вален облегченно вздохнул: некоторые пациенты уже свободно передвигались по палате и даже выходили во двор. Но дозволял он это только тем, чьи раны были зашиты нитками. Остальным путешествия пока возбранялись, хотя разрешалось совершать небольшие прогулки по проходу между коек.

Генрих Бургундский оправился быстрее всех. Его бедра были защищены кожаными бляшками, а в одной руке он все время держал щит, оттого раны были незначительны. Маникор, выбирая щит, второпях не надел боевых поножей, в результате получил много ран. К тому же щит он вскоре обронил и, не найдя его, схватил первое, что попалось под руку – чей-то меч. Но он чувствовал себя уже вполне прилично и, рискуя вызвать гнев Валена, часто отлучался из лазарета на прогулку. Субизу отсекли пол-уха и сильно порезали нос. В остальном он отделался царапинами, да еще ухитрился где-то поломать руку. Вилье рассекли предплечье до самого локтя. Вален зашил ему рану крепкими нитками крест-накрест и через несколько дней обещал снять швы. Бедняга Вилье сильно переживал из-за двух пальцев на левой руке; их отрубил сарацин, когда Вилье всадил ему в грудь кинжал.

Рено все еще плохо действовал правой рукой, тем не менее, осмотрев рану на груди, Вален разрешил ему встать и прогуляться. Обрадованный, монах тотчас заторопился к Можеру. Нормандец к этому времени тоже уже вставал – иногда даже без помощи сиделки – и вполне сносно ходил по комнате, правда, под бдительным оком сестры Моники. Таким и застал его Рено – размеренно шагающим от кровати до окна, – а рядом зорко наблюдала за ним неизменная сиделка. Обрадовавшись встрече, друзья чуть не бросились в объятия, но между ними тотчас встала Изабелла.

– Да вы что, с ума сошли? Нет, поглядите на этих больных: один едва стоит на ногах, а другому вспороли грудь – и оба собрались обниматься! А ну-ка, марш по местам: вы, святой отец, садитесь на стул, а ты, рыцарь, ложись в постель, довольно уже мотаться, как зверь в клетке.

Ну что тут поделаешь, поспоришь разве с медициной? Оставалось только выполнять ее предписания. И оба, с улыбками разводя руками, отправились на указанное каждому место.

Наговорившись, Рено ушел лишь под вечер, да и то не без окрика Изабеллы, указавшей ему на дверь. На другой день Можер вместе с Изабеллой нанес ответный визит.

Так прошла еще неделя, и в конце концов время – этот, по выражению Галена[31], лучший помощник врача – сделало свое дело. Раны затянулись, кровь восстановилась, и теперь в лазарете осталось только двое: один с перерубленной рукой, кость на которой срасталась очень медленно, другой с раздробленными пальцами на ноге, из-за чего не мог ходить. Однако не всем удалось выжить. Старуха-смерть, витавшая над койками раненых в поисках добычи, утащила-таки одного в свое темное царство; он умер на другой день после битвы. Меч сарацина вспорол бедняге живот. Ему затолкали внутренности обратно, сказав, что обойдется, но Вален, осмотрев страшную рану, лишь удрученно покачал головой. Не разделяя надежд соратников, он приказал послать за родственниками этого раненого, в присутствии которых тот и скончался в мучениях.

Осмотрев святого отца, Вален порекомендовал ему тренировать тело и мышцы, и тот, под неусыпным наблюдением сестры Терезы, морщась от боли, добросовестно выполнял предписания врача. Однажды он со своей сиделкой отправился в церковь, где совершил положенный и давно решенный обряд. Его спутница, сияя от счастья, вышла из храма Божьего уже Констанцией, как звали ее в миру. И тотчас помчалась поделиться радостью с подругой. Остальные монахини, видя, что их присутствие уже без надобности, вскоре простились с нею и сестрой Моникой, а потом и со всеми и, не желая порывать с монашеством, вернулись в монастырь, который к тому времени вычистили и подновили. Туда прислали другую настоятельницу, а прежняя вместе с ее убиенными «дочерьми» была похоронена здесь же, на монастырском кладбище. На прощание Гуго щедро одарил монахинь согласно тому, чего каждой из них хотелось.