Красный тряпочник (СИ) - Афонин Владислав

— Десять, — тяжело вздохнув, Боровиков даже не стал спорить и отвечать что-либо на красноречивую тираду собеседника. — Десять дней отпуска, иначе можем упустить мерзавца. Отдохнёт потом, как словим его.

— Двенадцать. — Градов не прекращал торговаться, не желая так резко сбавлять цену.

— Двенадцать, но с одним условием. — Боров не унимался, желая сохранить часть своих позиций. — Никаких морей, пусть Ярослав будет в Москве. Случись что критичное насчёт Тряпочника, я буду вынужден всё-таки его дёрнуть. Все анализаторы заняты своими делами, я не собираюсь сейчас кого-либо доставать из своего региона на такой смешной срок ради такого серьёзного случая. Даже с делом толком не успеют ознакомиться за такой короткий промежуток времени.

— Понял тебя. Тогда с завтрашнего дня Ярослав отдыхает? — уточнил Градов.

— Угу, но только не с сегодняшнего. Если вы там закончили все ваши научные чудо-процедуры, пусть возвращается на Житную, доделает дела, закроет рабочее место, — напоследок наказал Боров.

— Хорошо, Градов — конец связи. — Профессор попрощался.

— Боровиков — конец связи.

И Ярослав, и Аркадий Константинович выдохнули с облегчением.

— Антон, как дождевая туча в вышине — всё собирается грозно излиться дождём, но никак не изливается, — улыбнулся Градов.

— Спасибо, что смогли убедить его, проф, — с искренней благодарностью на лице кивнул Коломин. — Я и правда что-то сильно утомился за последнее время. Наверное, ещё с Курган-Тюбе не отошёл: пыль, песок, жара.

— Ты не хочешь немного развеяться? — предложил Аркадий Константинович.

— С радостью приму ваше предложение! — без раздумий согласился Ярослав, поднимаясь из кресла.

Через сложную контрольно-пропускную систему они вышли через высокие заборы НИИ в уютный Большой Демидовский переулок. Здесь редко проезжали аэромобили, а путников встречала малоэтажная застройка конца XIX века, в основном в стиле модерн. Градов и Коломин прошлись немного на юг в Новокирочный переулок и упёрлись в филиал Центрального аэрогидродинамического института, расположенного по соседству. Крыша старого двухэтажного здания, похожего на цех, напоминала ангар. В глубине институтской территории из неё торчала башня с круговым обзором. На крыше же самой башни стояла стальная опора, к которой установили две открытые наблюдательные площадки.

Покинув Новокирочный переулок, ученик и учитель вернулись обратно на Бауманскую улицу, где располагался НИИ нейропсихомеханики и анализа времени. Но в Институт они не пошли и вновь двинулись южнее, чтобы выйти на улицу Радио. По рельсам с грохотом пронеслась красно-белая «Татра». Аэротрамвай пятидесятого маршрута держал курс на Октябрьское депо в Калитниках. Пройдя вдоль монументального здания Института чёрной металлургии с двумя огромными арками, Ярослав и Аркадий Константинович вышли к Яузе. Они дали бешеному потоку Третьего транспортного кольца уйти в сторону Лефортовского тоннеля, а сами угодили на набережную академика Туполева. Здесь, несмотря на всё ещё грозный трафик, имелась возможность перейти на другую сторону и взглянуть на реку.

— Люблю Бауманский район, Немецкую слободу. Здесь витает особый, ничем не передаваемый дух настоящей исторической Москвы. Туристов и вообще людей на порядок меньше, чем в центре города, а тишина переулков волшебная, — улыбаясь, поделился эмоциями Градов. — Помню каждый старый дом, который не снесли. Я часто тут бывал в молодости, ещё задолго до создания НИИ. Первая искра, первая любовь…

— Самое главное, что не последняя, — сыронизировал Ярослав. Градов оценил шутку, усмехнувшись.

Осенние кучевые облака с умеренной скоростью плыли на запад, ветер время от времени приносил холод и брызги от реки. На противоположном, более крутом берегу красовались желтеющие листья высоких деревьев. Там располагалась бывшая усадьба Салтыкова, ныне парк имени Первого мая. Спешно проносились аэромобили мимо позабытого дворянского имения. Восточнее него начинали виднеться здания ликёро-водочного завода «Кристалл» из ярко-красного кирпича и чёрные купола Троицкой церкви над ними.

— Профессор, я давно хотел задать вам этот вопрос. — Ярослав начал разговор на нелёгкую тему. Он и сам уже знал на неё ответ даже без помощи всякого «Зевса», но хотел услышать его именно из уст Градова. Рано или поздно это пришлось бы обсудить. — Почему вы не начинаете новый набор на проект?

Градов немного напряжённо облокотился на чугунный парапет, наблюдая, как воды Яузы лениво лижут бетонную набережную. Горечь, смешанная с досадой, чётко проступила на его лице. Аркадий Константинович отозвался не сразу, прогоняя невесёлые мысли через себя.

— Виолетта, когда заезжала, спрашивала то же самое. Потому, что проект сам по себе едва не провалился. Ты помнишь, сколько вас было на начальном этапе, а сколько осталось? — Профессор задал риторический вопрос, не поворачиваясь к Ярославу и не смотря на него. — После завершающих испытаний остались только ты, Виолка, Гаврюша, Коля, Боря, Милан, Ваня, Рома и Альбертик. Хоть вы и выросли, для меня вы всё равно остаётесь детьми… Родными детьми. — Он побарабанил пальцами по парапету. — Мы с горем-пополам выработали эту идею закрепить вас по одному за каждым экономическим районом страны. Но это дичайшая нагрузка даже для таких людей, как вы! Вас должно было остаться больше, гораздо больше, хотя бы отделение анализаторов на экономический район, но никак не один человек! Это абсолютно дикая, абсурдная ситуация, которую мы имеем сейчас.

— Аркадий Константинович, но в силу специфики работы мы изнашиваемся быстрее, чем обычные люди. Рано или поздно необратимые изменения в организме дадут о себе знать. Нам объективно нужно смена! — Несмотря на трагичность предмета обсуждения, Коломин старался аргументировать с точки зрения рациональной необходимости. — Прошло столько времени, технологии и техника изменились, «Псио» уже не так разрушительно действует на молодой организм, как раньше. Не справится уже гораздо меньшее число испытуемых!

— Ты говоришь об анализаторах, будто вы машины, а не люди, — грустно улыбнулся Градов, на этот глянув на Ярослава. Было видно, что глаза учёного слегка покраснели и заблестели.

— Ну а кто мы, проф?.. — виновато разводя руками, спросил Коломин. — Мы даже зовёмся так же, как и прибор для научных измерений. Да, мы органические машины, и я не вижу в этом определении ничего страшного и постыдного. Вы, слава богу, обучили нас жить с собственной уникальностью.

Градов прошёлся туда-сюда, заломив руки за спиной.

— Иногда я жалею о том, что произошло. Нередко думаю, на службу чему я поставил свой талант и научный ум. Попытаться заставить детей стать сверхлюдьми через отравление химией? И чем я отличаюсь после этого от нацистских учёных? То, что мы страна победителей, а нам по праву победителей можно всё? — Профессор обхватил подбородок пальцами и вновь опёрся на ограждение набережной. — Боль и смерть каждого из вас тысячекратно отдавалась во мне, Ярослав. Быть может, в свои годы я выгляжу далеко не как дряхлый старец, но в душе я постарел многократно. Тех, кто давно ушёл от нас из-за проекта, я до сих пор не могу себе простить. Не могу… И опять нырнуть с головой в эти жуткие страсти?

— Вы честный и ответственный человек, проф. Совесть не умерла в вас, а душа поёт, это хорошо. И я бы не стал на вашем месте столь критично относиться к себе, вы великий человек и гениальный учёный, — поспорил Коломин. — Никто из анализаторов не упрекает вас — напротив, мы до конца жизни благодарны вам за то, что мы стали первыми из людей, кто смог прыгнуть выше своей головы. Тест химией мы рассматривали и продолжаем рассматривать как очень тяжёлое, но нужное испытание. И сейчас всё не очень гладко, но для нас произошедшая метаморфоза стала гигантским, я бы сказал, вселенским скачком. В любом случае, это было намного лучше, нежели бы догнивать обычными подростками в детдоме!

— Когда впервые я встречал каждого из вас, я говорил, что до конца проекта дойдёт не каждый, испытание это будет архисложным и дело это добровольное. Как вы в таком возрасте могли осознавать принцип добровольности, будь он неладен? — сокрушался Градов. Но моментально успокоился и вдруг спросил: — Ты скучаешь по Вовчику?