Не измени себе - Алексей Першин

— Сам добился! Понимаешь, сам? — втолковывал Денис Дроздову. — А это всего дороже, — Но почему именно в педагогический?

— Как тебе это объяснить? — задумался Чулков. — Мне кажется, что я смогу сказать ребятам немало нужного, ведь я сам мальчишкой попал на войну, многое пережил, передумал. Да и грамотешки мне надо поднабраться, — он смущенно замялся. — Я пишу. И уже давно.

В доказательство он достал вырезки из местной газеты. В восьми номерах были напечатаны рассказы из фронтовой жизни. А один рассказ опубликован даже в толстом московском журнале.

«Ай да Чулков! — подивился Борис. — Времени зря не теряет».

— Но почему ты отвергаешь мою помощь?

— Потому что в неполные восемнадцать я роту водил в штыковую. Привык отвечать и за себя, и за других. А вы с «папулечкой» меня опекать хотите. Ну да ладно!

— То-то ладно. Ишь развоевался… Скажи-ка лучше, как все это понимать?.. То с палочкой едва-едва, то почти строевым?

Лицо Чулкова вспыхнуло и тотчас засияло улыбкой.

— А все вот так и понимать. Идет процесс выздоровления, как говорит мой врач. На комиссии перенервничал, устал, поэтому едва плелся. Потом отдохнул, собрался с силами и показал, на что способен.

— Но левую все-таки заметно подволакиваешь…

— Еще бы. Болезнь — не шутка… Ты ведь сам писал: «Молодой организм», «Воля к выздоровлению», «Характер»…

Борис улыбнулся и хлопнул Чулкова по плечу:

— Так держать, гвардия!

Чулков схватил его руку, крепко сжал.

— Молодец! — вырвалось у Дроздова.

— А была тряпкой, — торжествовал Денис. — На глазах сильней становится. Тут мне случай помог.

И Чулков рассказал любопытную историю.

В госпитале инвалидов войны, в самом первом, в одной палате с ним лежал скульптор, бывший минер, одну руку ему оторвало по плечо, а вторую по локоть. Лечили его долго, раны давали свищи. Вот этот скульптор и посоветовал Денису вместо упражнения с мячиком заняться пластилином, чтобы не так надоедливы были механические упражнения.

«Может быть, у тебя что-нибудь такое и объявится, что талантом зовется. Попробуй».

Денис последовал совету и неожиданно увлекся этим занятием. Довольно скоро у него стали получаться смешные человечки, добрые и злые, смелые и трусливые.

Скульптор, когда Денис показал ему фигурки, удовлетворенно хмыкнул:

— Способности налицо. Но тебе… необходима школа. А позволит здоровье? Для ваяния нужна незаурядная физическая сила. Кроме таланта, разумеется. Нужны… мускулы.

Увлеченный новым делом, он и выписался из госпиталя. Но все-таки заработать себе на жизнь ваянием Чулков пока не мог, а пенсия была крохотная. На фронт Чулков ушел после окончания средней школы, стало быть, пенсия, определявшаяся из среднего довоенного заработка, оказалась минимальной. Добрые люди посоветовали потребовать справки с железной дороги, где недолгое время Денис работал кочегаром на маневровом паровозе. Нужные справки пришли, и пенсия его сразу же возросла почти в три раза, но и теперь она была слишком мала. Волей-неволей пришлось задуматься, как обеспечить себя в будущем. Скульптурой себя не прокормишь… Денис замолчал, задумался.

Задумался и Дроздов. Куда было проще Грише Зонову, почти ровеснику Чулкова. В годы войны Гриша хотя и работал наравне со взрослыми, и недоедал — все равно оставался мальчишкой, озорным, непоседливым, единственное, что могло его удержать от шалостей, это перспектива быть наказанным и снова оказаться в детском доме. Куда с легкой руки Константина Арефьевича его чуть и не возвратили. Борис отстоял Гришу, сказал тогда, что цыплят по осени считают, еще покажет себя и Зонов. Эти слова припомнил Разумнов, когда обмывали диплом Григория. И чего греха таить, Зонов, сам того не сознавая, повлиял даже на судьбу учителя — после той рекламационной командировки на Украину Дроздов решил получить диплом.

На другой день, встретившись с Дроздовым в условленном месте, Денис предложил:

— Хорошо бы над портретом твоим поработать. Подбородок у тебя интересный… И лоб.

— Борис согласился: ему хотелось посмотреть, как работает Чулков.

Чулков повел Бориса к себе в «мастерскую». Для мастерской Чулков выпросил ветхий сарай, принадлежавший институту.

Странное впечатление производили скульптурные замыслы Дениса. Все фигурки, вылепленные из пластилина, были гротескными, но было в них что-то притягательное, привлекающее остротой видения. Особенно поразил Бориса скульптурный портрет доктора Хачатряна: огромный чуб, широкий лоб, длинный тонкий нос, лицо разгневанное, а длинные руки прижимают к груди вырывающегося ребенка в образе Дениса, в галифе, гимнастерке, сапогах и даже с трубкой в зубах.

Дроздов хохотал над Хачатряном.

— Здорово схватил его… Самую сердцевину, — ответил Борис. — А Размик видел?

— А как же? Чуть мне дырку в голове не проделал за портретное сходство.

И вдруг Дроздов удивленно остановился у портрета знакомого ему человека. Особенно были знакомы рваный шрам на голове и в глазах подчеркнутая неистовость. Этого человека он знал наверняка. Почему Чулков сделал его портрет в гипсе? Гипс для него пока еще роскошь, и немалая, об этом Борис уже знал. Выходит, дорог Чулкову этот человек? Постой… Он говорил, что его названый отец «на высокой должности человек», «к высшей школе прямое отношение имеет». Так это же Зеленков Иван Иванович. Точно он. Замминистра. С ним разговаривал Борис перед несчастным случаем, он предлагал ему тогда ехать в институт в своей машине. Борис ошалело покачал головой. «Ну и стечение обстоятельств». Его нестерпимо потянуло к оставленным делам.

— А сколько все это… — Дроздов сделал округлый жест, — займет времени?

— Все ясно. Мой друг решил под удобным предлогом отделаться от хворого и тощего скульптора. Не так ли? — Острый взгляд Дениса будто пронзил Дроздова насквозь.

Борису стало неловко.

— Нет, Денис. Дело не в этом, домой захотелось нестерпимо. Мне через две недели уезжать. Успеешь?

— Если по одному часу в день, то за неделю… Это по самым скромным запросам. И учти. Никакой гарантии, что изваяю для бессмертия. Скульптор я всего только начинающий…

— Но уже с немалыми задатками и большим самолюбием…

Борис сам умел работать — и ему нравилось, как работает Денис: с увлечением и страстью. Левая рука у него быстро уставала, как, впрочем, видимо, и левая нога, поэтому Чулков работал сидя. И раз от раза больная рука действовала все более уверенно.

Борис с удивлением заметил, как под пальцами Дениса стал вырастать его подбородок: неужто подбородок выразитель его характера? Между тем день ото дня портрет все больше прояснялся. Конечно, это был он, Дроздов, и все же настораживали и какие-то незнакомые ему черты.

Сам о себе Денис говорил неохотно, как-то отрывочно. В первую их встречу Чулков показался ему более откровенным и доверчивым, теперь будто в раковину спрятался. Борис объяснял это внутренней сконцентрированностью на работе.

И вот наконец настал день, когда Чулков с облегчением сказал:

— Ну вот, Борис Андреевич, основное я схватил. Уж извини… Замучился, наверное?

— А в чем это основное, Денис, как ты считаешь?

Денис добродушно улыбнулся, и лицо его, бледное, худое, большеносое, стало мягким, лукавым.

— Что же это вы, товарищ Дроздов, смотрели-смотрели, а так себя и не рассмотрели?

— Каюсь, товарищ Чулков. Я же первый раз с живым скульптором дело имею…

— Да какой я скульптор! Леплю, чтобы руку разработать, чтобы побыстрее оказаться среди здоровых людей.

— Не верю. И верить не хочу: будто я не знаю одержимых.

Чулков заметно изменился в лице, — так он разволновался. Буря клокотала в его душе, но чем она вызвана, было непонятно. В молчании, которое несколько затянулось, Денис сумел справиться с волнением. Почувствовав это, Борис опять насел на него.

— Так как же с моим вопросом, Денис?

— Рассказывать о своей вещи, хвалить ее или корить — автору не дозволено. Зачем же мне нарушать всеобщий закон? И другое должен заметить, уважаемый Борис Андреевич. Если даже ты не понял сути, стало быть, плохи мои дела. Просто из рук вон плохи.

На следующий день Борис уезжал в Москву. Ему не хотелось оставлять Чулкова в грустных размышлениях, а что Чулков расстроился всерьез, Борис это почувствовал.

— Вообще-то я представляю, что… вернее, о чем ты хотел сказать этой своей работой. Хотел лишь уточнить кое-что… А ты мне целую мораль…

Чулков недоверчиво взглянул на Бориса, вздохнул, но промолчал.

А пока Борис Дроздов набирался сил в Пятигорске, произошло событие, круто повернувшее судьбу Вальцова. Газеты, радио, кино — все средства информации в стране — заговорили о подъеме целины. Для Ивана Федосеевича это событие стало настоящим праздником, в решении этой проблемы и его, пусть и малая, заслуга. На другой же день после официального обнародования постановления о начале кампании по освоению целинных и залежных земель Вальцов попросился на прием к министру и через час, несмотря на образовавшуюся сутолоку в секретариате, был принят.