Орбинавты - Марк Далет

— Простите, — обратился он к Лоле, — мне сказали, что человек, которого я ищу, Пако Эль-Рей, — ваш отец. Не могли бы вы показать мне, где он сейчас находится?

Лола внимательно осмотрела его, как будто решая, заслужил ли он чести получить столь важные сведения. Видимо, сочтя его достойным, она улыбнулась, отчего на щеке у нее образовалась прелестная ямочка, и чуть слышно кашлянула. К ним тут же подошла худая пожилая женщина в тюрбане.

— Здравствуйте, сеньор, — обратилась она к Алонсо. — Пойдемте, я отведу вас к Пако.

Девочка на повозке, увидев женщину, захныкала и потянулась к ней. Та наклонилась и погладила ребенка по головке.

— Хочешь играть, Бланка? Соскучилась по бабке Зенобии? Не сейчас, крошка, не сейчас, красавица моя! Вот отведу молодого сеньора к твоему деду и вернусь. Смотри, не скучай!

Девочка тут же успокоилась, как будто поняла услышанное.

Алонсо отметил, что маленькая Бланка, в отличие от своей матери, была очень светлая, белокожая, с русыми локонами и серыми глазами. Среди смуглых цыган она выглядела подкидышем.

Пако Эль-Рей вышел из кузницы, когда ему сказали, что некий молодой сеньор хочет его видеть. Он был крепкого телосложения и выглядел необыкновенно моложаво, даже несмотря на растрепанную черную бороду. Если бы Алонсо не знал, что это отец Лолы, он никогда бы об этом не догадался.

— Чем могу быть полезен вам, сеньор? — поинтересовался Пако.

— Здравствуйте, я книготорговец из Саламанки. Меня зовут Алонсо Гардель. Знаю, это имя вам ничего не говорит, но, возможно, вы слышали имя моего прадеда. Его звали Омар Алькади, и жил он в Гранаде.

Услышав имя Омара, Пако внимательно взглянул на Алонсо, и в глазах его появилось какое-то новое выражение. Алонсо был уверен, что собеседнику знакомо это имя. Однако Пако молчал.

— Насколько я знаю, он дружил с человеком, которого звали так же, как и вас, Франсиско Эль-Рей, — добавил Алонсо, смущаясь и не совсем представляя себе, что еще ему надо сказать, если кузнец будет и дальше хранить молчание. Вся семья их, что ли, сговорилась молчать, как будто набрали в рот воды?

Алонсо показал печатку с изображением черепахи.

— Этот перстень Франсиско Эль-Рей подарил когда-то моему прадеду. Он сам его изготовил. Простите, возможно, это вовсе не мое дело, но не был ли Эль-Рей вашим предком? — спросил Алонсо, краснея от того, как глупо звучат его слова.

То ли из-за жаркого полуденного солнцепека, то ли по какой-то другой причине, у Алонсо было какое-то притупленное восприятие времени. Ему казалось, что их разговор длится уже давно, хотя они ничего друг другу так и не сказали.

— Вы меня извините, — произнес наконец Пако глубоким мелодичным тенором, и Алонсо почему-то показалось, что он заранее знал, как звучит его голос. — Моего деда действительно звали так же, как и меня, и он был ювелиром и вполне мог изготовить такой перстень. Но я не успел его застать. Он исчез или умер. Во всяком случае, когда я рос, его с нами уже не было. Не знаю, что именно вы хотели о нем узнать, но мне известно еще меньше, чем вам. Сожалею. — Он развел руками.

Пунцовый, очень недовольный собой, Алонсо покинул стоянку цыган. В голове его крутился воображаемый вариант диалога с Пако, тот, который мог бы иметь место, но так и не состоялся. Алонсо представлял, что напрямую задает кузнецу вопрос: «Знаете ли вы, кто такие орбинавты?», не понимая, почему так и не решился сделать это на самом деле.

Воображаемый Пако в ответ говорил нечто совершенно невразумительное, вроде того, что он и есть тот самый Франсиско Эль-Рей, которым интересуется гость. А затем кузнец сам о чем-то спросил Алонсо и, получив ответ, потерял к нему всякий интерес. Несмотря на то что конкретное содержание диалога ускользало от Алонсо, сам этот нелепый сюжет повторялся много раз и так утомил его, что он решил заставить себя думать о чем-нибудь другом.

Долго заставлять не пришлось: перед глазами как-то сам собой всплыл образ высокой, крупной, синеглазой хозяйки Каса де Фуэнтес.

Вскоре Алонсо побывал по делам в Кордове. В гостях у дяди Хосе были венецианские купцы, в том числе и старый знакомый семейства Гардель Луиджи Грациани. Венецианцы только что вернулись из деловой поездки в Стамбул, как сейчас назывался Константинополь.

— Можете себе представить, — рассказывал Грациани, — как повезло в прошлом году тем еврейским изгнанникам из Кастилии и Арагона, которые отправились в Османскую империю! Не знаю, как приняли их в других странах, но турки не чинят им никаких препон. Евреи беспрепятственно занимаются там морской и сухопутной торговлей и различными ремеслами. Они познакомили турок с применением современных бомбард. Говорят, их султан Баязет Второй недавно заявил: «Фердинанд Католический — глупый король! Он разорил свою страну и обогатил нашу!» А вы как думаете, друзья мои, мудро ли поступили ваши монархи, изгнав евреев из страны?

Хосе, Энрике, Алонсо, Ибрагим — никто из них не ответил на этот вопрос. В Кастилии участились столкновения католиков и мавров, протестующих против попыток насильственного крещения. Почти никто не сомневался, что вскоре им предстоит разделить участь евреев[54]. Говорить на эту тему ни у кого не было желания. Грациани понял, что сказал бестактность, и замолчал.

— Меня интересует, как сложилась судьба одной еврейской семьи, которая переехала в прошлом году в Фес, — сказал Алонсо. — Не собираетесь ли вы, сеньоры, побывать в ближайшее время в Марокко?

Один из итальянцев ответил, что планирует поездку по марокканским эмиратам, и обещал навести там справки о гранадских Абулафия.

Вечером Алонсо сидел у деда в его комнате на втором этаже и рассказывал о разговоре с Пако Эль-Реем, оставившем у него впечатление чего-то до крайности неудачного и нелепого. Одна деталь в его рассказе очень заинтересовала Ибрагима.

— Ты говоришь, что после встречи ты воображал другой вариант разговора? И что эти мысли долго преследовали тебя, хотя ничего конкретного в них не было. Верно?

— Да, что-то в этом роде.

— Точно такие же переживания были у моего отца после того, как Франсиско проделал трюк с письмом о рождении племянника. Можно предположить, что, поскольку Омар был непосредственно втянут в сферу того изменения, которое Франсиско произвел с реальностью, его сознание имело частичный доступ к измененному витку. Но не такой отчетливый, как ум самого орбинавта. Поэтому воспоминания о том, что произошло в ином варианте яви, представились ему бессмысленным порождением его собственного воображения и вскоре исчезли.

— Что?! — вскричал Алонсо, когда до него дошел смысл сказанного. — Ты хочешь сказать, что у меня с Пако действительно произошел какой-то разговор, а затем он изменил реальность, и воспоминания о том разговоре сначала приняли вид нелепых фантазий, а потом и вовсе стерлись? То есть этот Пако — живой, ходящий между нами орбинавт?!

— Я допускаю такую возможность, — признал дед. — Попытайся вспомнить эти свои нелепые, как ты их называешь, фантазии.

Алонсо задумался. Воспоминания ускользали. Вместо них опять непрошено возникал облик Росарио.

Наконец он откликнулся:

— В этой фантазии я спросил его, знает ли он что-то об орбинавтах. Он ответил, что знает и что он и Франсиско — одно лицо. Что за ерунда! Как может человек, родившийся этак полтораста лет назад, выглядеть сегодня от силы на двадцать пять лет?!

— Ты не помнишь, что он еще говорил? — спросил старик.

— Потом он меня о чем-то спрашивал, и мой ответ ему не понравился. Нет, не так! — Алонсо наморщился и потер лоб. — Не то чтобы не понравился, а он как будто спрашивал для того, чтобы решить, рассказывать мне что-то или нет. И, получив ответ, решил не делать этого. К сожалению, ни его вопроса, ни своего ответа я не помню.

— Очень похоже на то, что между вами действительно состоялся такой разговор.

— Значит, он все-таки орбинавт! — заключил Алонсо.

— Да, только он не хочет делиться своими знаниями, и с этим ничего не поделаешь!

«Как жаль», — думал Алонсо, понимая, что Пако, орбинавт он или нет, имеет полное право не делиться ни с кем своим опытом.

Ибрагим пожевал губами, вглядываясь в какие-то свои мысли.

— Отчего мы боимся смерти?! — спросил он вдруг.

Алонсо непонимающе взглянул на деда.

— Почему все живые существа боятся смерти? — снова заговорил Ибрагим. — Если смерть — это прекращение бытия, то после смерти меня уже не будет, поэтому нельзя сказать, что смерть — это нечто ужасное, так как некому будет испытывать ужас. Если же это не конец существования и душа или разум продолжает свое бытие, то что же в этом страшного?

— Может быть, — предположил Алонсо, не зная, почему дед заговорил об этом, и холодея от своих предположений на этот счет, — это страх перед теми страданиями, которые зачастую сопровождают процесс умирания… Ведь люди нередко умирают больными, что доставляет их телу изрядные мучения. Кроме того, людей часто убивают. Вероятно, мы принимаем страх боли за страх смерти.