Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1 - Лев Гомолицкий

10

Смерть

Смерть? Пусть... я не боюся смертиэтой. Ах, если там хоть призрак есть, хотьсон, я пронесусь невидимой кометой, яобойму бездонный небосклон.Я к ней приникну ночью к изголовью.Я буду ей шептать волшебные мечты,и пусть в ее лице, пылающею кровью, го-рят и искрятся, и носятся оне.Валы безумные седого океана в мело-дии волшебной задрожат, и стоны дикиеи крики урагана падут и рокотом угрюмымусыпят.Пусть спит. А я над ней, к ее лицусклонившись, сказав: люблю, прибой встре-вожу сна, и, на мгновение, на миг один за-бывшись, прильнут к щеке бесплотные уста.

11

. . . . . . . . . .

Кто счастья личного алканьяутолит, искания его минутууспокоит? Бесцветной мглой пе-чальный мир облит. Искать огнянапрасно и не стоит.Но нам зачем огонь? Доволь-но и тепла. В красивой дружбе,в радости мгновенья не вся лижизнь безудержно прошла, в дальбезвозвратную ведя своимгновенья.

12

Чем ветренней ночь, чемтемней за окном и страшней –тем в доме уютней у ра-достно пышащей печки, темтрепетней ближе далекие душилюдей.

13

Старик

Он сел за клавиши. Дыхание лунылицо морщинистое робко осветило. Ах,сколько было грусти и души в его глазах,какой-то гордой силы.Он заиграл. Лился за звуком звук.Под пальцами ожили клавикорды. Колеблясь,звали слез, тоски и мук волшебные и силь-ные аккорды.О чем он думал, немощный старик?Ужель – под натиском волны воспоминанья,он молодость почувствовал на миг и поза-был и годы и страданья?И, окаймленное сребристой сединой,луной овеяно, лицо его ожило счастливойгрезою – печальною мечтой...А я сидел – мне как-то грустно было.

14

Вечер

В качалке он затих. Она уснула. Тихо.По раме проведет сухим листом. Свечадрожит. В саду рыдает лихо. Слышнапоходка мыши под столом.Она уснула. Тени резвой печки наднею свили радостный венец... В качалкеон затих. И слышно: на крылечке размерноходит выходец мертвец.Плетутся тени – бледные монахи. Вотподойдут к свече и дунут на нее, вотк окнам отойдут и в них рождают страхи...Мышь пискнула. И робко и свежо.Она забредила. Ей стены отвечают.Прислушался, над книгою смотря,– всепрежнее, лишь веселей мелькают над спя-щей зайчики пыхтящего огня.

15

Под кленами

Напротив церкви есть три клена. Пе-чаль какая-то в их тихом шуме есть. Кактолько ночь, склоняясь, плачут клены. Слезне унять и слез не перечесть.В прозрачный ручеек сливаютсяте слезы. Над ним вандиннии несутся и поют.Литвы туманной призрачные грезы! Онеманят, оне меня зовут.Их косы музыкой чудесною колышат,глаза, что звезды ясные, блестят... Но ктони подойдет – не взглянет, не услышит, –его вандиннии сейчас же усыпят.А я, – пойду я в лес. Я папоротниквижу; горит цветок мерцанием огней. Меч-тательный, тебя я ненавижу, но ты помо-жешь в напасти моей.Заворожу вандиннию с тобою. Злове-щую я за руку возьму; касаяся листвы,под лунною игрою, ее в спокойном танцезакружу.Она глаза раскроет так устало, и ветерстон из уст ее сорвет. Как тень от обла-ка, всплеск ветреного вала на мох, зеленыймох бессильно упадет.Тогда я опущусь над нею на колении буду гладить волосы ея. Зашевелятсяволосы, как тени, и зазвучат симфониейручья.К глазам моим глазами прикоснется.Ее ресницы сказки пропоют. В зрачкахмерцающих зловещее зажжется, и сонмыповестей в их глуби оживут.Я после вспомню чудные обманы, вамрасскажу в осенний ряд ночей... Пусть пи-лигримы – мыслей караваны – готовятсяв дорогу поскорей.

16

В дороге (отрывок)

Мелькнуло лето ветром и дождями.Нет, топкая Волынь не жалует его. Приго-жей осень ей задумчивыми снами, – и осеньютам тихо и тепло.Домá скучились, спускаяся к Горыни;разбросанные чахли тополя. Кудрявые сады,желтеющие дыни и за воротами туман-ные поля. На горке у стены всех вышеподымался к перистым облакам ряд ясныхкуполов; парчевый лес за ними простирался,пестрел убор сникающих дерёв.Правее города тянулася плотина. С на-ростами листвы ряд ветел оползал. Болотопо бокам сребрилось паутиной, и на зарековер ее сверкал. Откуда-то несло солод-ко-пряным медом. Со звоном на церквяхсплетался крик гусей. Стада пятнистыетрубили перед домом. Кресты искрилисяв одежде тополей. Вот где-то подняла бур-чание телега. В пыли, курившейся за голоюступней, шел странник к городу, и, в ча-яньи ночлега, тупился взгляд усталостьюдневной.А над полями церкви золотились; на-перебой рвались колокола. Их песни соч-ные и ясные носились, в них разгораласьпламенно заря. Казалося, слова звучаливластно-смело. Вот этот повторял: «Иди,иди, иди». Торжественно рождалось и зве-нело: «Пади-и на колени и проси, проси».Оно так совестливо в душу проникало,так задевало сердце и мечты, что жалобносжималась и страдала вся глубина запла-канной души. И, правда, пасть хотелосьна колени, сама мольба просилася туда,где голоса гремящие и тени, где тайныжуткие закона бытия.И он в тумане шел...Последний луч, сверкавший в куполах,угас, побагровев, а вместе с ним угаси отблеск, одевавший поля парчей, блеснуви отлетев. Угасло поле, сине побледнело.С болота потянул продрогнувший туман.Холодным воздухом окутало несмело, и бур-ных облаков понесся ураган.«Дриль-дрин!» сорвалося и сразу обор-валось.«Дрил-дрин...» чуть слышно где-то от-далось, растаяло и в шорохе поднялось,промчавшемся в траве... еще... и улеглось...Но шорох рос и рос; вот листьям передал-ся, вот зашуршал бумагой по камням.Взвихрилась пыль, и вихрь ее помчался,цепляяся по веткам и сукам. Вот ближек страннику и, яростно всплеснувшись,плащ захлестнул его; он шляпу придержал.Встрепнулись волосы, на лбу его метнув-шись. Он съежился и легче зашагал.Вот захлестала пыль в развалинызаборов, и в проблесках ее лачужки поне-слись. Сорвался с лаем пес, сошел с дорогиборов, и стены города спокойно поднялись.Вот защищенные ворота башней низкой,за ними улицы кривые и дома; вот цер-ковь выглянула кажущеся близко, и стран-ник, поглядев, направился туда.Сквозь нищих строй он робко сталу входа. Столбняк усталости, огни, теплои гул... Очнулся он, – когда поток народа,колеблясь, шаркая ногами, потянул егос собой к вздыхающему входу. Напомнило тепле промозглый ветерок. Он дрог бес-помощно и кутался у входа. Холодная сы-рая темнота глотала призраки ползущиенарода; мелькали лица, платья и слова.Но вот народ, крестяся и мелькая, за-метно поредел, и стало вдруг темней.В то время, волосы привычно поправляя,священник строго вышел из дверей. К немуподался нищий... Тот стал благословлять.«А ты пришел на дух?» – на странникавзглянув и увидавши муку в его глазах,спросил священник вслух.– Я так, отец. Я странный* и не-здешний.Вдруг хохот вырвался у нищего сухой.– А ну тебя! Молчи ты, окаянный –сказал священник – он у нас дурной. Вотзимно-то, да дуже и туманно. А што, нетвправду крова над тобой?– Без крова, точно, я. Благословимя, отче.– Ты скудова?– З Полесья.– А куда?– Пельгрымствую.– Я так и думал. Точно. Ну штож,идем за мной. Ты што, з монастыра?– З монастыра, отец. Не схимник,а воспитан.– Как прозываешься?– Леонтием крещен.

А между тем они все шли. Он спо-тыкался. Мрак больше обнимал. По вре-менам из тьмы ствол дерева шершавыйвырывался и обдавал дрожанием листвы.– Чего же ты пошел з монастыра?– Так, отче. Все странники ходилив монастыр и говорили все. Я видел ихвоочу и с ними говорил. Неостороженбыл. И, каюсь, ввергнули в соблазн, неудержался. Сует все ради тоже захотел.Пришел к игумену и все на то ссылался,что тайные видения имел. Попутал грех.Игумен все не верил, все говорил: от Бо-га ли. Потом увидел, как аз есть зако-стенел без меры и промолчал, пустившисо стыдом. И ради грех, гордыней обу-янный, послушался аз демона всех золи схиму променял на этот посох странныйи в суету сует бессовестно вошел.– Да, да, нехорошо, мой сын, ты лег-комыслен... Зайди, зайди сюдой; вот тут,вот в эту дверь.Теплом повеяло.– Ты глуп и неосмыслен. Посовестись!– Да поздно уж теперь.– Ничто не поздно, сын.Горячим свежим хлебом, с особымпривкусом, повеяло в сенях. За дверьюсвет блеснул.– Ступай, ступай же смело!..И очутились в радостных стенах. Теп-лилась салка с робкою лампадой. Напро-тив двери угол в образах и, воскресеньяради, для парада и скатерть чистая, и сте-ны в ручниках.Священник подошел к огню и, шляпуснявши, погладил волосы. Он был собоюстрог. Леонтий скинул плащ, мешок и,постоявши, на лавку сел, на самый уголок.Жена священника, хозяйка, суетилась.Она была совсем собой проста, но добро-той лицо ее светилось и хитростью – при-щурые глаза. Она, Леонтию соболезнýя,все пригорюнивалась, глядя на него, всеподливала чай, а он, на блюдце дуя, в паруобваривал вспотевшее лицо. Ему все рукикрасные мешали, и он их прятал в ска-терть, под себя, в смущении краснея и взды-хая и набивая рот начинкой пирога.– В монастыре... Чему же ты обучен?– Писанию. Зело могу читать.– В науках премудрен?– Не так познаньем тучен, но житиесвятых посилен передать.– Да пей, болезный, пей! Медку...Но, пресыщенный, он мало уже ел,он начал говорить. Довольно он молчалдорогой непреклонной. И робость удалосьс речами победить.– Еще в монастыре от странника яслышал про Мекку. Да туда в гордыневсе текут, но возвращаются назад сми-ренно-тихо, и пригнетенные и кроткие жи-вут. А многие и вовсе не приходят. Всепотому, что труден путь туда. Пески-детам и люты звери бродят, де гады всякие,безводье и жара. И мыслил я всегда, чтоточно так же и в жизни. В гордостии через суету текут все к Богу, но при-дет не каждый, а кто пришел – смиреннопримет мзду.– Все филозофия и мудрствованье, сыне,хоть многое и истинно оно.– Вот и игумен говорил не ине, хотьговорил и многое еще... Тогда простыммне все казалось; много пришлося мнетакого увидать моею долгою и тяжкою до-рогой. Я токмо вздыхал, бессилен пони-мать. Безумство, грех и злоба обуяли,порок вселился в жалких человек. И радихоть сует я тек, но ужасали меня они,пока я мимо тек.– И-их,– вздыхала тяжело хозяйка.– Да, сыне, грех, и грех не толькоу овец...

– Такой разврат.– Он помотал власамии, сгорбившись, вздохнул.Бывает иногда, вдруг замолчат, заду-мавшись глазами. Так точно тихо былои тогда. И стало слышно, как трещит све-тильня, под дверью ветра шум и под но-гами мышь. Священник первый встал; онпотянулся сильно и басом сиплым вдругнарушил тишь.– Ну, а пока, уснуть, чтобы покойноуныние развлечь – я...– тут он подмигнули ящик вытащил, вдруг звякнувший не-стройно и издающий беспокойный гул. Наящике натянутые струны. Он палочкойдотронулся до них, и жалобно забились,взвыли струны... Хрип жалобы сорвалсяи затих. Хозяйка щеку подперла рукоюи, в такт качаясь, щурила глаза. Священ-ник, наклонясь, притопывал ногою, дрожа,носилась с палочкой рука. Он слилсяс музыкой, в глазах родилась сила. Онбыл величествен и жалобно смешон. Све-тильня стлалась, билась в такт уныло, онею был угрюмо освещен. И, разгоревшисьвпалыми щеками, в блаженном мире радостивитал... Вот взвизгнула струна, вот трели,взмах плечами...Леонтий в стороне невинно-детски спал.1919

17