Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж - Василий Элинархович Молодяков

достоверно идентифицирована как сделанная в Нанкине или его пригородах в 1937/38 гг.[258] Например, жутковатый снимок восьми отрезанных голов подается как пример жестокости японцев при взятии Нанкина; однако, точно установлено, что он сделан около 1930 г. в Маньчжурии, а запечатлены на нем головы казненных бандитов, выставленные для устрашения на всеобщее обозрение по приказу тогдашнего «хозяина» провинции Чжан Сюэляна; снимок тиражировался и его можно было свободно купить в качестве сувенира. Неудивительно, что многочисленные подлинные фотографии того времени, сделанные в Нанкине и его окрестностях японскими репортерами, Чен, подобно большинству «мазохистов», игнорирует. Разумеется, ничего компрометирующего императорскую армию на страницах тогдашней японской периодики появиться не могло, но искомого «компромата» не нашлось и в сохранившихся архивах, как ни искали. На некоторых фотографиях запечатлены те самые места, около которых, по версии экстерминационистов, должны быть «горы трупов», однако их тоже не видно.

Наиболее полную и аргументированную критику сочинения Чен дали известные историки-ревизионисты Фудзиока Нобукацу и Хигасинакано Сюдо[259]. Даже лево-либеральные представители японского академического истеблишмента, не сомневающиеся в факте «резни», в частных беседах с автором этих строк неодобрительно отзывались о книге Чен с точки зрения достоверности содержащихся в ней утверждений и выводов. Однако ассамблея штата Калифорния, известного как многочисленной японской диаспорой, так и давними антияпонскими настроениями, рассудила по-другому, приняв в августе 1999 г. резолюцию, в которой потребовала от правительства Японии – на основании книги! – новых извинений за «нанкинскую резню» и денежных компенсаций пострадавшим. Конечно, можно воспринять акцию калифорнийских народных избранников как политический курьез, вроде небезызвестных призывов «мыть сапоги в Индийском океане», но на двусторонние отношения и на климат в обществе обеих стран, она вряд ли оказала положительное воздействие[260].

Дневник Рабе, главы китайского филиала компании «Сименс» и по совместительству председателя Международного комитета Нанкинской зоны безопасности, за 1937–1938 гг. стал широко известен именно благодаря книге Чен, которая если не разыскала его (в печати высказывались сомнения по этому поводу), то, по крайней мере, впервые обнародовала его содержание. Возникает вопрос: почему такой ценный документ, полностью подтверждающий версию экстерминационистов, оставался невостребованным более полувека после окончания войны? Ответа нет. Сам Рабе видел в этих записях нечто большее, чем личный дневник: по возвращении в Германию он послал набело перепечатанный экземпляр сокращенного текста дневника Гитлеру, приложив к нему копии некоторых документов и сопроводительное письмо. В результате автор был арестован гестапо и вскоре выпущен, но ему были запрещены любые публичные выступления. В 1942 г. Рабе подготовил окончательный текст дневника (с документальными приложениями) «для потомства», не исключая его возможной публикации при других обстоятельствах, но только «с разрешения германского правительства», как сам указал в предисловии. До публикации дневник (оригинал и копия) хранился в семье Рабе.

Опубликованный в Германии отдельным изданием текст восходит не к подлиннику, относящемуся непосредственно ко времени «нанкинской резни», но к позднейшей авторской копии, хотя публикаторы уверяют, что различия между ними не велики. Это не может не насторожить любого профессионального историка, знакомого, например, с дневниками и дипломатическими записями графа Галеаццо Чиано, министра иностранных дел Италии в 1936–1943 гг. Когда в 1945 г. перевод (не оригинал!) дневника Чиано был представлен на Нюрнбергском процессе как свидетельство обвинения, Иоахим фон Риббентроп оспорил его аутентичность, указав, что уже в 1943 г. дневник существовал в нескольких «вариантах», один из которых он сам видел на столе у Гитлера. Не был представлен подлинник и на Токийском процессе, где дневник фигурировал как свидетельство обвинения. Что касается опубликованных после войны записей бесед Чиано с иностранными дипломатами и государственными деятелями, их аутентичность тоже вызывает сомнения. Оказавшись в 1943 г. в опале и предвидя поражение стран «оси» в войне, Чиано пересмотрел и частично переписал «для истории» записи и свой дневник, стремясь представить себя последовательным противником союза с Германией, а затем переправил новый вариант на хранение в Португалию (поэтому они известны в литературе как «лиссабонские бумаги»); записи бесед за все годы перепечатаны на одной и той же пишущей машинке и, судя по всему, в одно и то же время[261].

Дневник Рабе, который СМИ попытались превратить в сенсацию мирового масштаба, подвергся в Японии основательной критике. Историки сопоставили его записи с сообщениями за те же дни разных источников, достоверность которых едва ли может быть оспорена. Результат выглядит весьма странно: Рабе часто пишет о событиях, о которых не говорит более никто (в основном это «японские зверства», описанные с чужих слов), одновременно игнорируя не менее важные новости вроде массового разбрасывания с японских самолетов листовок с предложением о капитуляции перед штурмом города[262]. Не заметил, регулярно наблюдая за налетами (на многих фотографиях в книге Рабе запечатлен именно в каске и с биноклем)? Кроме того, Рабе, проведший в Китае более тридцати лет, отличался открыто прокитайскими симпатиями – как впрочем и большинство живших и работавших там немцев.

Полемика вокруг историографической ценности дневника Рабе велась не на страницах специальных академических изданий, где ей самое место, но в популярных «толстых» журналах «Сёкун», «Бунгэй сюндзю», «Сэкай», «Сэйрон», так что ее социальное значение очевидно. В нее включились лидеры ревизионизма, проявляющие все большую активность, но и реакция истеблишмента по обе стороны Тихого океана не заставила себя ждать. С резкой критикой деятельности ревизионистов выступила левая японская историография во главе с Фудзивара и Иэнага, «сигнализируя» об опасности проникновения подобных идей в школы[263]. Американский историк Г. Мак-Кормэк поспешил назвать деятельность ревизионистов «отрицанием Холокоста по-японски», что было сразу подхвачено другими авторами в США и в Европе[264]. Напомню, что «отрицание Холокоста» (Holocaust denial), то есть публичное выражение сомнений в его официальной версии, является уголовно наказуемым деянием во многих европейских странах, а в США ведет к изгнанию «виновных» с работы и отлучению их от СМИ. В Японии дело обстоит иначе, но страсти в обществе накалились до такой степени, что лидеры ревизионистской школы Нисио и Фудзиока стали получать письма и телефонные звонки, угрожавшие их жизни.

Мак-Кормэк, во-первых, поместил деятельность японских ревизионистов в максимально отрицательный контекст, а во-вторых, постарался опровергнуть их принципиально важный тезис о несопоставимости деяний нацистской Германии и довоенной Японии. В предисловии к вышедшему в США сборнику статей экстерминационистов «Нанкинская резня в истории и историографии» Ч. Мейер снова сопоставил дебаты о Холокосте в Германии и о «нанкинской резне» в Японии, подчеркнув, что японцы – как нация, как общество – до сих пор не осознали своей ответственности за содеянное[265] Чен снабдила свою книгу многозначительным подзаголовком: «забытый Холокост второй мировой войны», на что Хата не без иронии заметил: «Когда «холокост» сочетается с