Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж - Василий Элинархович Молодяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Токийский процесс, как и Нюрнбергский, имел сугубо политический, а не юридический характер. Во-первых, обвинители и члены трибунала выступали как единая команда, организованная на государственном уровне и призванная карать, а не искать истину. Подсудимые были объявлены «военными преступниками» не только до вынесения вердикта, но еще до предъявления им официального обвинения; для придания этому должного веса была использована вся мощь союзных и подконтрольных союзникам средств массовой информации. На обоих процессах царствовала «презумпция виновности», хотя открыто об этом никто не говорил. Во-вторых, и обвинители, и члены трибунала представляли только страны, воевавшие с Японией и победившие в этой войне. Представители самой Японии и нейтральных стран в процессе не участвовали, что голландский судья Б. Ролинг позднее назвал «страшной ошибкой». В-третьих, обвинению и защите на практике не были предоставлены равные права и возможности. Обладая правом отвергать любые доказательства или свидетельства, представляемые обеими сторонами, трибунал в большинстве случаев (но не во всех!) принимал решение в пользу обвинения, давая понять, на чьей стороне находятся его симпатии. В-четвертых, обвиняемых судили на основе не-юридического принципа ex post facto (т. е. «обратной силы закона») и концепции «заговора», заимствованной из англо-саксонского права и не имевшей международного признания. В-пятых, Хартия трибунала в процедурном отношении предусматривала то, что едва ли было бы допустимо в любом обычном суде. Например, она позволяла трибуналу принимать к рассмотрению (раздел 16): 1) любой подписанный и введенный в действие документ без доказательств подлинности подписи и факта введения его в действие; 2) все письменные и устные показания, а также любые дневники, письма и другие документы, которые представляются содержащими информацию, имеющие отношение к сути дела; 3) копию любого документа или любое вторичное свидетельство о его содержании, если, по мнению трибунала, оригинал недоступен или его представление займет слишком много времени. Формально и обвинение, и защита могли предоставлять трибуналу любые свидетельства, не заботясь об установлении их подлинности, как того требует обычная судебная процедура, а право решения по каждому конкретному вопросу оставалось за трибуналом. Однако в условиях единства действий обвинителей и судей этот пункт давал колоссальное преимущество обвинению. Наконец, трибунал имел право по своему усмотрению принимать или не принимать показания обвиняемых и свидетелей, никак не подтвержденные документально; на практике он почти автоматически принимал все показания, выгодные обвинению, и отвергал свидетельства в пользу защиты. Использование признательных показаний в качестве главного доказательства вины, не требующего иного подтверждения, является, как известно, основой «доктрины Вышинского», на которой были построены советские «показательные процессы» 1936–1938 гг. и которая давно отвергнута и осуждена всеми школами права. Применительно к свидетельствам о «нанкинской резне», которые использовались во всех последующих дискуссиях о ней, последние два пункта приобретают особое значение.
Сказанное позволяет сделать четкий вывод: Токийский процесс был политическим процессом, судом победителей над побежденными. «Суды победителей над побежденными всегда неудовлетворительны и почти всегда несправедливы», – заметил в 1951 г. известный английский теолог В.Р. Инге[224].
В конкретных исторических и политических условиях перехода от Второй мировой войны к «холодной войне» суд в Токио был неизбежен, причем именно в такой форме, в какой он состоялся. Как бы то ни было, и сам процесс, и выброшенная им в мир лавина информации о недавнем прошлом Японии вместе с ее жесткой, директивной интерпретацией оказали решающее воздействие на японскую историографию первых послевоенных лет и даже десятилетии, на тех, кто полностью принял созданный им взгляд на историю, равно как и на тех, кто попытался отнестись к нему критически или просто отверг его. «Историческая концепция Токийского процесса», давно подвергнутая сомнению и критике в академической среде, до сих пор продолжает оказывать влияние на общество и общественное мнение как в Японии, так и за ее пределами, особенно в США. В спорах о «нанкинской резне» эти процессы отразились «как солнце в малой капле вод».
Самый первый вопрос, который возникает в данной связи: что есть «резня» и насколько допустим подобный термин для серьезного историка и тем более для массового школьного учебника? Идет ли речь только о количестве жертв (с одной стороны или с обеих) или о причинах гибели, о формах их убийства? Где границы между разными категориями жертв? Убитые в бою – это одно, это трагическая повседневность войны. Расстрел заложников и пленных – совсем другое, хотя существовавшие на тот момент международно признанные законы и обычаи ведения войны в определенных случаях допускали и это. Уничтожение безоружного мирного населения – военное преступление, виновные в котором подлежат суду. Однако карательные акции против военнослужащих, переодетых в штатское и тем более в военную форму противника, носящих оружие и ведущих боевые действия в тылу врага, в то время допускались международным правом, исходившим из того, что боевые действия могут вести только «комбаттанты», т. е. военнослужащие в униформе, со знаками различия, организованные и подчиняющиеся своим командирам. Напомню, что речь идет о событиях, предшествовавших Второй мировой войне, в результате которой массовые действия партизан и участников движения Сопротивления в Европе перевернули существовавшие представления, оправдав подобную тактику, по крайней мере, в глазах общественного мнения. Китайские армии (как гоминьдановская, так и коммунистическая) традиционно прибегали к этому приему. Не был исключением и Нанкин.
Прежде всего, достоверно не известно общее число погибших и пострадавших, как «комбаттантов», так и «нон-комбаттантов». Вопрос о масштабах трагедии остается одним из главных камней преткновения. Согласно разным исследованиям, число жертв колеблется от нескольких десятков человек[225] до… миллиона: эту фантастическую цифру приводит Кабаяма Коити в популярном справочнике по истории[226]. На вопрос известного историка Хата Икухико об источнике информации он небрежно ответил, что вычитал это «в каком-то документе, который видел, когда был в Китае» и тут же добавил, что готов исправить эту цифру в новом издании, если она ошибочна[227]. Цифра была исправлена, но именно так рождаются легенды…
Даже на Токийском процессе, где вопрос о «резне» был впервые поднят в полной мере и где китайская сторона представила большое количество свидетельств и материалов (их содержание и качество мы рассмотрим позже), назывались две цифры: 100 тысяч убитых[228] (приговор по делу генерала Мацуи, объявленного главным виновником «резни») и 200 тысяч убитых (окончательный вердикт суда). Вторая цифра присутствует в большинстве современных японских школьных учебников по национальной истории. На «малом» процессе японских военных преступников, проходившем в Нанкине в 1947 г., говорилось о 300–340 тысячах; официальная тайваньская версия настаивает на 100 тысячах,
