Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

и переписывали детей школьного возраста. Об этом рассказал мне Утепберген. Отчим и мать не хотели записывать меня, ссылаясь на то, что я не достиг школьного возраста, но бабушка, оказывается, настояла на своем:

— Пусть учится! Глаза на мир у него должны быть открыты. Еще вырастет таким невеждой, как вы сами!..

Она нашла приезжих в соседнем доме и велела включить меня в список будущих учеников.

Я рассердился на то, что меня записали без моего согласия. К тому же ловля грызунов давала ощутимые плоды, а школа помешала бы этому занятию. Мне уже не хотелось идти учиться, и я сказал об этом отчиму и матери. Когда вечером возвратилась из соседнего аула бабушка, они вдвоем набросились на нее:

— Кайсар сам не хочет ходить в школу. Ты, старуха, что-то больно падка к наукам!..

Бабушка ничего не сказала им. Она умылась с дороги, села рядом со мной и огрубевшими от непрерывной многолетней работы руками погладила меня по голове.

— Кайсаржан, если старость не застлала пеленой моих глаз, то я вижу, что тебе следует учиться, — сказала она. — Из тебя выйдет толк. Иди, учись…

Хоть и побаивался я грозных взглядов, которые бросали на меня отчим с матерью, но разве мог я предать свою единственную заступницу в этом доме?

— Хочу учиться! — хмуро сказал я.

Отчим посмотрел на меня таким взглядом, что я невольно поежился. Было бы у него под рукой ружье, он бы наверняка пристрелил меня на месте. Но ничего такого не произошло. Он даже не побил меня, как делал это обычно без всякого повода.

Я почувствовал себя на седьмом небе от счастья, когда надел через плечо специально сшитую бабушкой ученическую сумку с лямкой. Чем смогу отплатить я ей за все то добро, которое она для меня сделала? Эта мысль впервые пришла тогда мне в голову…

Школа размещалась в большой шестиканатной юрте из белой кошмы, конфискованной, по-видимому, у какого-то бая. Учителем был человек высокого роста с маленькими тонкими усиками на смуглом лице. Сердце екнуло и заколотилось в два раза быстрее обычного, когда он положил передо мной новую книжку с картинками, голубую тетрадь с белой хрустящей бумагой и красный карандаш с черным стержнем. Я сразу узнал все это: книгу, тетрадь. Они мне уже давно снились чуть ли не каждую ночь.

И хорошо, что я был в костюмчике и сапожках. Теперь я уже ничем не отличался от других учеников. Пожалуй, был одет даже лучше.

Ученики сели в круг прямо на пол, подогнув правое колено по старому казахскому обычаю. Перед каждым лежала раскрытая книжка.

— Ата… Ана… Бала…

Это значило: дед, мама, мальчик. Мы кричали в полный голос, заглушая друг друга. Вдруг один из моих товарищей, Есирхан, указал на меня:

— Агай, этот мальчик хорошо поет!

Учитель сразу заинтересовался мной:

— А какие песни ты знаешь, Кайсар?

— Хиссу.

Я назвал ему распространенный эпос, и учитель одобрительно кивнул головой.

— Агай, он еще песни про всяких баб знает! — снова вмешался Есирхан.

— Про каких это баб? — удивился учитель. — А ну-ка спой!..

Я, конечно, не заставил себя ждать и тут же спел несколько шуточных песен, с которыми джигиты обращаются к девушкам. Песни эти похожи на русские частушки, и учитель смеялся до слез. Мой авторитет в школе сразу вырос. Меня с тех пор и там все звали «Жырау-бала».

В тот год мы разучивали в школе «Письмо Батимы». По пути в школу и обратно мы громко пели ее хором. В то время ведь процветал калым, и эта песня выступала защитницей девушек, против бесправия и произвола родственников. Мне особенно близка была она. Много позже я узнал, что автором ее был знаменитый казахский поэт Аскар Токмагамбетов.

По правую сторону от меня сидит светловолосая девочка с черной родинкой на щеке. У нее огромные черные глаза и блестящий металлический круг, поддерживающий волосы. Мне она кажется необыкновенной красавицей, да так оно, наверное, и было на самом деле…

Она иногда спрашивает меня о чем-нибудь. Стараясь ответить ей как можно достойней, я пыжусь и совершенно теряюсь.

— Кайсар, ты не робей, когда я говорю с тобой! — успокаивает она меня очень серьезным тоном. — Наверно, я не так разговариваю с тобой…

Постепенно я прихожу в себя и перестаю краснеть, разговаривая с ней. Иногда я заворачиваю за ней в ее аул. В юрте мы вместе читаем книгу. Мать девочки угощает меня айраном, он такой густой, что ложка торчком стоит в чашке.

Девочку зовут Сымбат — «Красивая». Редко кому так подходит имя. И голос у нее густой, приятный. Она спрашивает у меня незнакомые ей буквы. Я хоть и сам еще не силен в грамоте, но стараюсь разъяснить. К счастью, никто не проверяет меня.

Отчим был против моего учения только потому, что некому будет поливать и полоть огород. Но я учусь лишь до обеда. Придя из школы, я наскоро закусываю и, прихватив с собой сумку с книгой и тетрадями, бегу в поле. Там, у нашей бахчи, я устроил себе шалаш. Бросив сумку, начинаю поливать арбузы, дыни, пропалывать тыквы. По краям поля я соорудил четыре пугала-вертушки от воробьев.

Уже к вечеру прекращаю работу, забираюсь в шалаш и читаю букварь. Время от времени кручу трещотку, отгоняя птиц, слетающихся клевать стебли растений. Домой обычно возвращаюсь с восходом луны. В голове путаются какие-то рифмы, отрывки из прочитанного. Бешено колотится сердце, словно хочет улететь в неведомую даль…

У нашей речки сатанинский характер. Иногда она вздувается и выходит из берегов в середине лета. Только вчера в ней было воды по щиколотку, а сегодня, чтобы перейти ее, нужно задирать рубашку до пупка.

Как-то раз я зашел к Сымбат и засиделся. Нужно сказать, что уже на второй день занятий все мы поснимали новую одежду и стали носить старые залатанные штанишки. Выйдя