Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, не дойдя до середины, я увидел, что вода достигает подбородка. Я вернулся назад, сбросил всю одежду и намотал ее себе на голову. Туда же приладил и сумку. Течение оказалось очень сильным, но, плывя наискосок, я вскоре почувствовал ногами дно.
Уже выходя на свой берег, я вдруг увидел громадную щуку. Она трепыхалась у самого берега с большим сазаном, застрявшим у нее во рту. Мог ли спокойно смотреть я на такую добычу? Забыв об одежде и сумке на голове, я бросился к щуке. Но стоило протянуть руки, как щука оживала и отплывала на три-четыре метра в сторону. Неловко наклонившись, я вдруг почувствовал, как узелок соскользнул с головы в воду. В последний момент я поймал его и, проклиная щуку, вылез на берег. Тетради в сумке оказались сухими, но букварь намок, особенно первые страницы…
Не было предела моему горю. Подложив траву, я начал сушить букварь. Высох он быстро, но страницы сделались желтыми, а картинки поблекли. Что я скажу теперь учителю? Как буду учить уроки с Сымбат? Грязнее всего оказалась та страница, которую мы в те дни читали!..
Через день я снова был у речки. Вода в ней была тихая, светлая и опять еле доходила до щиколоток. Я загрустил еще сильнее. Кто поверит, что я вымазал букварь, переплывая речку?
И тут я впервые почувствовал что-то неладное с ухом. Сперва мне показалось, что я вчера набрал в него много воды. Но сколько я ни прыгал на одной ноге, боли не прекращались. К вечеру ухо так разболелось, что я не смог уснуть…
Это были страшные полмесяца. Бабушки не было дома, и я сказал о своей болезни отчиму и матери. Они отмахнулись от моих приставаний. Вскоре я перестал слышать на это ухо, а от боли терял временами сознание.
— Так тебе и нужно! — ругала меня мать. — По целым дням не вылазишь из воды, как головастик…
Теперь я уже не мог спать по ночам, а когда становилось невтерпеж, плакал. Все казалось мне, что какое-то чудовище проникло в мое ухо и шевелится, копошится там, гложет его изнутри. Но хуже всего было то, что никто даже не интересуется, не верит, не сочувствует.
По дороге из школы я зашел как-то к нашему родственнику Баймурату. В этот день неведомая тварь так страшно ковырялась в ухе, что у меня все время кружилась голова и темнело в глазах. Стало ясно, что я не дотяну до дома. Хозяйка, миловидная, участливая женщина, хорошо приняла меня, угостила жареным пшеном со сметаной, но мне было не до еды. Я притулился у ее порога и пробредил всю ночь. Стоило мне вздремнуть, как начинало сверлить уже прямо в мозгу. Я вскакивал со страшным криком и тряс головой…
Утром тетка подошла ко мне, вывела на улицу, ближе к свету:
— Что случилось с тобой, бедняжка?.. А ну-ка покажи свое ухо, возможно, там скопилась сера…
Но едва она коснулась рукой уха, я подпрыгнул от неимоверной боли. Не обращая внимания на мои вопли, она сунула в ухо палочку и в ужасе отшатнулась:
— О аплах, да у тебя в ухе завелись черви!
Она завела меня обратно в юрту, где дядя в это время клал за губу насыбай — мелко толченый табак со всякими острыми специями. Тетка высыпала из его бутылки этот насыбай, сделала густой раствор и, положив меня на бок, несколько раз до краев наполняла и опорожняла больное ухо. После этого боль пропала, и я уснул мертвецким сном. Говорят, что я проспал больше двух суток. Хозяева испугались за меня и тормошили несколько раз. Но я все спал.
На третьи сутки я возвратился домой. К этому времени вернулась и бабушка, ездившая в гости к младшей дочери. Она тут же положила мою голову к себе на колени и длинной иглой начала вытаскивать из уха дохлых червей. Их оказалось десятка полтора, крупных и безобразных. До сих пор удивляюсь, как они не продолбили мне барабанную перепонку!..
— Ах вы, бессердечные твари! — накинулась бабушка на притихших мать с отчимом. — Вам нет до него никакого дела. По-вашему, пусть ребенок сгниет заживо!..
О, как хорошо помню я все это!
— Приехал ошитель для взрослых!
— Всех учить будут: молодух и даже старух…
— Ликбез!..
— А нас не будут крестить?
— Уж такой ты хороший мусульманин, что боишься!
Каких только диких слухов не вызвала в ауле весть об организации школы ликбеза. Все оказалось гораздо проще. На окраине аула установили еще одну белую юрту, и все взрослые стали приходить туда ежедневно на час или два. Учительницей была очень красивая стройная городская девушка в комсомольской форме. Школа сделалась центром притяжения для аульной молодежи.
Отчим и мать под всевозможными предлогами отлынивали от учебы. Из нашего дома пошел в школу лишь один Омирали. Как-то пришел я с поля и увидел его лежащим на стеганой подстилке. Перед ним лежали раскрытые книга и тетрадь. Опираясь на локти, всеми пятью пальцами правой руки он сжимал карандаш и пытался вывести какие-то знаки. Омирали пошел по пути отца и сделался ремесленником. Пальцы у него были толстые, сильные, привыкшие скручивать железо. Он пыхтел, старался, краснел от напряжения, но ничего не получалось. Заглянув через его плечо в тетрадь, я прыснул. Брат удивленно, словно проснувшись, посмотрел на меня.
Через несколько минут я снова подошел к нему: он маялся все с теми же пятью буквами. Никак они не выписывались у него. Мне было приятно: такой большой, двадцать пять лет ему, а я лучше его пишу и читаю!
Надувшись от самодовольства, я принялся учить брата:
— Что это у тебя за буква? «А»? Так она больше похожа на верблюжью лапу… А это что
