Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

Там он прожил больше месяца, пока не кончился запас угля. Тогда отец решил поехать домой, чтобы немного отдохнуть и взять уголь. Дело было перед ледоходом. Переправляясь через реку, отец провалился вместе с конем и повозкой под лед. Конь со всем грузом утонул, а отец пришел в аул еле живой, слег в горячке и уже не встал…

Первая жена отца давно умерла. От нее осталось четверо детей: Айганша, Омирали, Дузикбай и Битирбай. Битирбая, когда ему было одиннадцать или двенадцать лет, убила строптивая кобыла. Она попала ему копытом прямо в сердце. Отец, как рассказывают, тут же зарезал эту кобылу и дал клятву никогда не держать в хозяйстве лошадей, кроме своего верхового коня.

Мать вышла замуж за моего отца в восемнадцатилетнем возрасте, а отцу было уже около пятидесяти. Я был ее первенцем, и мать под горячую руку ругала меня: «Не успел родиться, а проводил на тот свет отца!» Как будто я был виновен в том, что по степному обычаю молоденьких девушек выдавали замуж за стариков!..

Я тяжело переживал, когда она ругала меня так. В отчаянии убегал в заросли чия и долго плакал.

У казахов есть поговорка, которая стала жизненной нормой: «Женщина теряет мужа, но не теряет его сородичей». И еще: «Брат — преемник брата». Короче говоря, спустя ровно год со дня смерти отца собрались все аксакалы нашего аула и обручили мать с ее деверем. Очень неудачное было решение. Пусть не окажутся мои слова обвинением давно усопшего отчима, но он был слабый, безвольный человек, в мгновение ока пустивший по ветру все наше хозяйство.

Хуже всего было то, что он оказался самым настоящим бродягой — попрошайкой или «тарелочником», так говорят у нас. Едва прослышав, что где-нибудь готовится той или поминки, он немедленно садился на отцовского золотистой масти коня. Готов был ехать хоть на край степи. Где только запахло даровым угощением, он тут как тут. И коня отцовского загонял отчим, поспевая на эти пиры. К тому же он нисколько не ухаживал за конем. На спине у несчастного животного вскоре появилась гноящаяся рана, на которую садились сороки. Я часто стоял рядом, чтобы отгонять их, пока конь пасся. Вскоре он стал совершенно непригодным для езды, и его зарезали…

Однажды в соседнем ауле состоялся кокпар, и отчим решил принять в нем участие на нашей рыжей дойной верблюдице. Фигура человека на верблюдице среди беснующихся коней и людей, конечно, выглядела жалкой и несуразной.

— Эй ты, где это видано, чтобы на верблюде боролись за кокпар?! Не к добру затеял ты такое святотатство. А ну-ка убирайся отсюда ко всем чертям!..

Озверевшие от азарта джигиты хорошенько отхлестали его плетьми и вытеснили из игры. К несчастью, сильный удар плетью пришелся по вымени ни в чем не повинной верблюдицы, и это долго мучило бедняжку. Гоняя ее каждый раз с пастбища, я смотрел на распухшее вымя и проклинал отчима. Эту верблюдицу нам тоже пришлось продать кому-то на мясо…

А дядя Мырык, как прозвали женщины моего отчима, не унывал. В следующий раз он оседлал другую — черную верблюдицу. В одном ауле, по имевшимся у него сведениям, гостил какой-то влиятельный человек и можно было чем-нибудь поживиться. Что-то там у него не получилось, и он пустился в обратный путь, вымещая свое зло на несчастной верблюдице. В результате у нее сделался выкидыш.

Старшую сестру Айганшу выдали к этому времени замуж, старшего брата, по совету стариков, отдали в учение к какому-то знаменитому мастеровому, чтобы он впоследствии наследовал дело отца, а средний брат нанялся пасти скот к зажиточному родственнику Кубентаю. Так что в доме после второго замужества матери остались лишь бабушка да я с малолетним Утепбергеном.

И как раз тогда, когда хозяйство наше было почти полностью разорено, зима выдалась на редкость суровая. Снег выпал сразу же такой, что по нему не мог передвигаться даже заяц-беляк. Чуть ли не каждый день свирепствовали метели, а морозы стояли такие, что плевок замерзал на лету. Сколько могли заготовить сена две женщины без помощи мужчины? К середине зимы у нас кончились корма…

Тогда дядя Мырык поехал к своему родственнику, проживавшему в соседнем ауле, и выпросил у него воз соломы. Но и этого малопитательного корма хватило ненадолго. Коров скоро пришлось поднимать за хвосты, овцы и козы стали выбрасывать недоносков. Потом начался падеж…

Накануне бабушка уехала погостить к своей дочери, проживающей где-то во внутренних районах. Приехав в середине зимы и застав нас в таком жалком положении, она заплакала от гнева и бессилия. Ничего не оставалось делать, как просить помощи у родных. Мать поехала к другой своей сестре, которая была замужем за джигитом из рода Атыгай. Вскоре она вернулась с двумя верблюдами, нагруженными подсушенным пыреем. Но было уже поздно: овцы и козы почти все погибли от бескормицы, а две оставшиеся телки еле шевелили ресницами…

И, как назло, морозы не слабели. Невозможно было даже выгнать скот прогуляться за околицу. В такие годы лютуют волки. Их голодный вой теперь слышался днем и ночью. Сначала они побаивались нашего волкодава Алыпсока, но один в поле не воин. Уже несколько раз бедному псу приходилось спасаться от волчьей стаи в чулане. Да и он совсем ослаб. Что доставалось ему, кроме жидких помоев?

А потом начался небывалый даже в наших краях буран. Несколько дней и ночей мело и крутило так, что зимовье оказалось глубоко под снегом. Топливо со двора мог принести только взрослый мужчина, и мы сидели у остывшего очага.

В одно прекрасное утро буран прекратился. Ослепительно блестели сугробы под зимним холодным солнцем. Мы кое-как притащили хвороста и кизяка, затопили очаг. Мать вынесла остатки еды и долго кликала собаку. Алыпсок не отзывался.

— Недаром говорят, что в буран гуляют лишь дети да собаки! — сказала мать, возвратившись. — Пойди, Кайсар, подгони скот к воде, да и прогулять нужно его…

Я облачился в свои лохмотья, натянул на войлочные носки лапти и вышел на улицу. Багрово-сизое солнце поднималось из-за горизонта. Мороз был такой жгучий, что казалось, тысячи острых иголок впиваются в