Остаюсь с тобой - Леонид Гаврилкин

Деревья перед хатами позеленели, и вся деревенская улица от этого помолодела, повеселела, не казалась такой унылой, как осенью, когда он приезжал сюда с Дорошевичем. Вишни и груши оделись в белую кипень, будто окутались легким прозрачным тюлем. Розовым туманом дымились яблоневые сады вот-вот зацветут...

Мать сидела у ворот на лавочке. Перед ней стояло ведро до половины с водой. Хотя день был теплый, на плечи она набросила ватник, а голову повязала теплым платком.

Скачков поздоровался, взял ведро, напился через край. Вода была холодная, даже внутри все застыло, и какая-то пресная.

- Лучше бы простокваши какой...

- Напьюсь, мама, еще и простокваши, - он присел рядом. - Ну, как ты здесь?

- Вот по воду ходила. Много не донесу, полведерка налила, принесла, села и сижу. В хате пусто, во дворе пусто, не хочется и заходить. Раньше хоть за коровой смотрела, а теперь погнали ее на луг, вернется только под вечер. - И поинтересовалась, глядя на сына: - А что без Аллы? Привез бы, давно же не была.

- Приехал посмотреть, как сады цветут, - сказал, будто и не расслышав вопрос о жене. - Подумал, что давно не видел. Последний раз видел, когда еще в десятом классе был. С того времени весной ни разу не довелось побывать дома. Думаю, съезжу, побуду несколько дней. Вот и приехал.

- Прошлой весной наш сад цвел. Весь белый стоял. Сучьев не было видно. Отцветал, так в межах и под забором как снега насыпано. Нынче не будет цвести. Разве что одна яблоня. Но у людей будут цвести. У некоторых каждый год цветут. А у нас через год. Как-то сразу пошло так. Один год пусто, другой густо. Ой, что же это мы сидим? Пойдем в хату.

- Иди, а я воды принесу. - Скачков взял ведро, вылил воду, что была в нем, в палисадник под тополь, зашагал к колодцу.

Ховра принесла кринку молока, положила на стол ломоть зачерствелого хлеба - за хлебом ходила в магазин раз в неделю.

- Перекуси пока, потом бульбочки сварю, - сказала она и уселась у печки чистить картошку. Чистила и поглядывала на сына, который ел, казалось, без всякой охоты.

- Может, у тебя что не так, Валера? - спросила. - Гляжу я на тебя, будто кто душу вынул. Может, с Аллой не поладили?

- Да нет, мама. Все хорошо. Я же говорю, приехал посмотреть, как цветут сады.

- Я подумала, может, из-за того пожара что... Отсюда виден был. Как туча черная, стоял над лесом. Я так испереживалась, так испереживалась, чего только не передумала...

- У нефтяников, мама, такое бывает. Стихия.

- Стихия ж... Это же надо, Параске так не повезло. Сколько натерпелась она, никто же не знает. Только трохи наладилось, и на тебе.

- Подошел к ней на похоронах, посочувствовать хотел, а она и головы не подняла. Не узнала. Плакала все. Надо бы зайти к ней, может, помочь чем...

- Ой сын, ничего ей не надо. Она же совсем... Встретили ее бабы, когда вернулась с похорон, она им и давай рассказывать, мол, не правда, что сын помер, это все придумали. И веселая такая, смеется. Сначала и поверили ей. Потом только догадались... А вечером прибежала в магазин, кричит, чтобы не прятали от нее сына, Ивана, что она все равно его найдет и покажет ему, где орехи растут. Насажал, кричит, одного лука да чеснока, чтобы горько было, а сам убежал за водкой. Бегает вокруг магазина, под крыльцо заглядывает, на склад ворвалась, в мешках шарила. Искала, пока бабы не сказали, что сын ее поехал в Гомель. Поверила. Успокоилась. Будто и наваждение прошло. Заплакала и пошла домой. Не дай бог такого... - Ховра помыла картошку, залила ее чистой водой, поставила чугун на шесток, достала из-под печи "козу": - На "козе" быстрее сварится... - И вышла за дровами.

Скачков подался следом за матерью. В огороде еще ничего не делалось. Только у забора была вскопана небольшая грядка. Подумал, что надо бы помочь старухе посадить картошку, подумал равнодушно, как о чем-то очень далеком. Мельком осмотрел яблони - действительно, цвести не собирались... Вернулся во двор. Мать открыла калитку корове, которая вернулась из стада. Стуча грязными копытами - где-то лазила по илистому лугу, - корова влетела во двор, бросилась к ведру с пойлом.

- Выпасов никаких, только набегается за день, - сказала Ховра.

После ужина Скачков почувствовал, что его потянуло в сон. Не дождавшись, когда начнет темнеть, улегся. "Вот отосплюсь, может, и пройдет эта слабость, безразличие ко всему", - подумал, засыпая. На рассвете, как только мать загремела чугунами, проснулся. Почувствовал, что уснуть снова не сможет, - сон как рукой сняло. Сел на диване. Что же делать? Он не знал, что ему делать здесь, в деревне. Если бы не сказал матери, что пробудет здесь несколько дней, поехал бы обратно в Зуев. А что делать там, в Зуеве? Спорить с женой? Нет, лучше побыть здесь, пока не придет к какой-то определенности. А что здесь? Днями валяться на диване? Нельзя. Мать начнет допытываться, что с ним. Она и так, кажется, что-то заметила. Сбежать бы куда, чтобы никто не беспокоил, ни о чем не расспрашивал. Куда? А если пойти на рыбалку? А что? Хочешь, смотри на воду, хочешь, валяйся на траве, любуйся облаками в небе, никто не побеспокоит. Воздух, тишина... И удочка где-то должна быть. Несколько лет назад завез ее, думал, что приедет в отпуск порыбачить, да так и не собрался.

Удочка стояла на том же месте в чулане, где он когда-то ее поставил. Леска была еще довольно прочная. Крючки хоть и покрылись ржавчиной, но были крепкие. Во дворе Скачков нашел старую банку из-под кильки, накопал за сараем на огороде красных узловатых червяков, заглянув в хату, взял с собой поношенный материнский ватник.

- Поел бы чего, - вздохнула Ховра, мешая тесто в квашне, - собиралась печь оладьи.

- Потом, сейчас не хочется, - отказался Скачков.

Однако, подумав, воротился, отрезал от буханки ломоть хлеба и, завернув в газету, сунул в карман.

Утро выдалось ядреное и прозрачное. На траве высыпала роса, и издали казалось, что на зелень лег молоденький иней. Вода застыла в неподвижности. Кусты лозняка, молодая зеленая осока, противоположный берег отражались в ней с такой ясностью, что казались взаправдашними.

Скачков дошел по берегу до самого леса, подальше от деревни, облюбовал уютную впадинку за бугорочком, разостлал ватник, уселся и начал распутывать леску на удилище. Поднялось солнце, отразившись в озере, - было впечатление, что всходило два солнца, одно поднималось в небо, другое опускалось в воду. Еще больше посветлело. Скачков какое-то время зачарованно смотрел на воду, жалея тревожить ее ржавым крючком. Потом, как бы спохватившись, забросил удочку. Смотрел на поплавок, который чуть заметно поколыхался, разгоняя трепетные круги, и застыл над голубым бездоньем. Его красная шапочка отражалась в воде, и казалось, в озере плавает красный шарик. Солнце разогрело воздух. Над дальней пашней он уже заструился маревом, точно жаворонки раскачали его своими трелями.

Скачков лег на спину, лежал, прислушиваясь к птичьим голосам, смотрел в бездонную синеву неба. Если долго смотреть в этот бесконечный голубой простор, то начинает казаться, что синие глыбы шевелятся, переваливаются с боку на бок, выныривая из бездонной глубины, исчезают, на их месте появляются новые. Даже в голове закружилось от этого движения. Зажмурился. В глазах замелькали золотистые мухи. Услышал, как что-то совсем близко зашуршало. Будто ящерица проползла. Вскочил, - удилище в воде. Подхватил его. Натянулась леска. Потащил сильнее. В воздухе затрепетала большая круглая рыбина, как сковорода. Перевернулась, подпрыгнула вверх, шлепнулась в воду, обрызгав незадачливого рыболова.

Скачков нацепил червяка покрупнее, чем прежний, снова забросил удочку. Теперь сидел, вытянувшись в струнку, не спускал глаз с красного шарика. У него и настроение поднялось. От равнодушия не осталось и следа. Появилась цель: поймать рыбину. Если бы еще такую, как та, что сорвалась. Или покрупнее. И эта мечта, казалось, была сейчас самой главной. Больше ни о чем не думалось. Даже неприятности, что в последнее время свалились на его голову, рядом с этой мечтой показались мелкими и никчемными. Дурак он, дурак, что раньше не увлекся рыбалкой. Может быть, совсем другим было бы понимание главного в жизни. Не случайно все рыбаки спокойны, рассудительны, несуетливы. Он это заметил, когда работал еще в Минске. Думал, что у них такие покладистые характеры. Однако же нет. Рыбалка, оказывается, не только увлечение, но и определенная норма поведения человека. Нет, кажется, он спешит с выводами. Посидел полчаса, рыбину еще не подержал в руках, а уже целую философию развел. Он всегда спешит с обобщениями. Может, потому и наделал ошибок в жизни... Запрыгал поплавок. Скачков выхватил удочку, но, очевидно, поспешил. Не дал рыбине зацепиться хорошенько. На крючке висел короткий объедок. Скачков повернулся, чтобы взять нового червяка, и вздрогнул от неожиданности. Рядом сидела Параска. Она была в зимних сапогах, хотя день стоял теплый, в ярком гарусном платке на плечах. Лицо сияло неестественной улыбкой. Смеялись не только глаза, но и губы, щеки, лоб и даже волосы на голове, небрежно растрепанные. Эта улыбка не была опечалена мыслью, как не была окрашена восхищением или радостью.