Комедианты - Валерий Михайлов

Проснулся я от долгого телефонного звонка. Голова раскалывалась. Во рту было… Ещё бы: коньяк, водка, вино, пиво, помноженные на дурь. Телефон продолжал звонить, и каждый его вопль отзывался в моей голове болью. «Надо всё-таки подойти», – решил я.

– Да.

– Быстро одевайся и уходи, – взволнованно приказала Моргана.

– Что?

– Одевайся и уходи.

– Куда?

– Куда хочешь. А лучше всего к кафе возле поворота.

– Зачем?

– Проснись, дурак! Они уже идут!

– Кто?

– Никто! – Она повесила трубку.

И тут до меня дошло: идут за мной. Они! Похмелье исчезло в одно мгновение. По жилам растеклось приятное ощущение, как тогда, когда меня чуть не убила сосулька. Огромная. Она упала с крыши многоэтажного дома и пролетела буквально в миллиметре передо мной, забрызгав очки и выпачкав пальто. Тогда я тоже испытал этот кайф. Я быстро оделся и помчался, не переходя, правда, на бег, к придорожной забегаловке. Быстрым шагом до неё было около получаса. Я был почти на месте, в каких-то пятидесяти метрах от кафешки, когда прогремел взрыв. Маленький, изящный автомобиль Морганы превратился…

Я рухнул на землю от накрывшего меня абсолютного бессилия. Моргана… У меня на глазах…

– А теперь медленно поднимайся. И без глупостей, – услышал я за спиной.

Глава 8

Дым был повсюду. Даже здесь, в храме, где воздух всегда был удивительно чистым, свежим, приятным для дыхания. Здесь тоже был дым. Он клубился в воздухе, играл с огнём асбестовых светильников, резал глаза, заставляя их слезиться, першил в горле. Дым и запах, специфический запах горящего человеческого жилья вместе с телами смельчаков, подаривших ценой своих жизней шанс тем, кто успел спрятаться в храме.

Нет ничего страшнее ожидания, когда от опьянённой кровью толпы тебя защищают единственные ворота, пусть даже оббитые металлом. Любые ворота можно сломать, и тогда… К счастью, они принялись грабить и поджигать дома, сараи, складские помещения, но потом они вернутся, они обязательно вернутся, и тогда…

Ожидание было настолько напряжённым, что дым казался его материальным воплощением. Да и что может лучше воплотить подобное ожидание, как не сгущающийся дым: последнее, что оставалось от родного жилья и тех братьев…

Только Отец казался или был совершенно безмятежным. Он сидел, скрестив ноги, точно в центре храма, на идеально гладком и идеально ровном полу, на котором ничто не могло оставить даже царапину. Ничто из известных людям вещей, потому что на полу был особый рисунок, состоящий из линий-канавок радиусом полтора сантиметра в сечении и специальных круглых углублений радиусом один метр и глубиной три сантиметра.

Круг Отца находился точно в центре шестиконечной звезды, образованной двумя равносторонними треугольниками. Звезда, в свою очередь, была вписана в равносторонний треугольник, вершинами которого служили углубления для Старших Детей. Им тоже надлежало быть безмятежными, и они изо всех сил старались сохранять спокойствие, что получалось у них из рук вон плохо. Старшие Дети сидели лицом к центру храма. Треугольник был вписан в квадрат, вершинами которого служили углубления для Младших Детей. Они сидели спиной к центру и не скрывали своих чувств. Внешней границей рисунка был круг, за которым стояли Внуки – человек двадцать напуганных крестьян. Весь рисунок был буквально пронизан множеством лучей, расходящихся из отцовского углубления к внешнему кругу. В канавках горело асбестовое масло, но, несмотря на то, что канавки были соединены с углублениями, в углубления масло не попадало. Кроме рисунка на полу храм освещали асбестовые горелки, густо расположенные вдоль стен, – правильной полусферы с небольшим отверстием сверху, через которое в храм должен был проникать луч луны.

Ожидание неприятно затягивалось, дым становился всё более ядовитым. К тому же толпа, закончив свои дела в поселении, созрела для основного блюда, которым были забаррикадировавшиеся в храме люди. Они пытались высадить двери при помощи тарана, и каждый мощный удар приближал развязку. Это было похоже на обратный отсчёт, где цифра ноль означает…

Наконец, серебристый луч прорезал полумрак храма, и храм буквально взорвался всполохами света. Заблудившись среди бесконечных своих отражений, свет метался по храму, словно испуганная птица, создавая невообразимую по красоте картину, в центре которой был Отец, светящийся, казалось, своим собственным светом.

Отец закрыл глаза и начал песню. Он пел на более древнем, чем вся наша жизнь, языке. Песня врывалась ураганом в души всех, кто был в храме, переворачивала всё в душе, крепла и возрождалась голосами тех, кто её слышал.

Лунный луч задрожал и начал расти. Сначала он поглотил Отца, затем Старших детей, затем вдруг сразу заполнил весь храм и через мгновение исчез вместе со всеми, кто находился в храме.

Долго ещё пустой храм сотрясали удары, прежде чем двери, не выдержав натиска человеческой злобы, рухнули. Толпа, предвкушая новую кровь, ворвалась в храм, и… Люди остановились в нерешительности. В храме не было ничего. Совершенно ничего. Ни золота, ни богатства, ни чужеверцев… Только голые стены и пол. Азарт сменился паникой. Люди бросились было к выходу, но там, где раньше была дверь, появилась стена. Вопль отчаяния потонул в грохоте обрушившихся стен.

И сразу после этого на землю опустился туман. Густой, всепроникающий туман, в котором исчезало всё, даже крики испуганных людей. Утром туман рассеялся, и вместе с ним исчезло всё, что могло бы напомнить о существовании храма: развалины, чёрные остовы сгоревших домов, священный сад, поля, близлежащие деревни, жители которых осквернили храм… Исчезло всё, включая и прошлое, словно никогда ничего здесь и не было…

Они были гостями. Всегда и везде они были гостями – странниками, чей путь протянулся из бесконечного вчера в бесконечное завтра, и каждая остановка была не более чем коротким привалом. Никто не знает, где и когда существовал первый храм и был ли он вообще. Никто не знает, сколько было Отцов и сколько было перемещений. Время (и не только оно) старательно очищало память.

Когда в очередной раз обстоятельства заставляли их вновь отправляться в путь, они запирались в храме, и луч света переносил их в практически точно такой же храм. Только без орнамента на полу.

Храм всегда был полусферой. Всегда на стенах горели асбестовые лампы, в которых вечно горело, не сгорая, асбестовое масло. Храм всегда стоял на вершине горы, и всегда его окружал священный вечноцветущий сад.

За садом их уже ждали дома, поля, огороды. Иногда они находили домашних животных, но это случалось крайне редко.